Составленные по методу Гэллапа опросы не раз доказывали свою предсказательную силу, но важно понимать, что они были созданы для применения в условиях свободных и конкурентных сообществ. Репрезентативность опросных данных, полученных в автократиях, может вызывать большие сомнения. Давайте разберемся, почему.

1. Мы ничего не знаем о позиции отказавшихся от участия в опросах. Важное условие репрезентативности опроса — равные шансы каждой из единиц генеральной совокупности на попадание в выборку. То есть если в выборке должно быть двадцать 20-летних работников промышленности, то каждый из 5 миллионов проживающих в стране пролетариев такого возраста должен с одинаковой долей вероятности претендовать на попадание в ее состав. В противном случае выборка может быть «перекошена»: если собрать интересующих нас респондентов из числа жителей одной деревни, то они, скорее всего, будут высказывать схожие позиции.

Хорошо известно, что большая часть людей, до которых удалось добраться социологам, отказывается от участия в опросе. Уже в 2014 году Американская ассоциация исследователей общественного мнения констатировала, что если несколько десятилетий назад на один отказ от участия в интервью приходилось примерно одно согласие, то теперь соотношение изменилось на 3 и более к одному не в пользу согласий. То есть выборки соцопросов формируются примерно из 25% генеральной совокупности. Но вообще-то отказ от участия в интервью — это нормально. Человек может спешить по делам или просто не считать для себя важным участие в опросе. Не ответит один 20-летний студент — ответит другой. Однако это работает ровно до тех пор, пока мы не предположим, что отказывающимся от участия в опросе может быть присущ какой-то признак, который не так ярко представлен среди согласившихся на участие в исследовании.

Живущие в авторитарных системах люди прекрасно отдают себе отчет в том, что любое относительно публичное высказывание позиции, идущей в разрез с «официальной» точкой зрения властей может повлечь за собой неприятные последствия. Также они могут предполагать (и часто вполне справедливо), что большинство социологических центров связаны с государством, что делает ситуацию еще более опасной. А значит лучшая стратегия при столкновении с улыбчивым социологом — вежливо отказаться от участия в опросе. Весьма возможно, что среди «отказников» гораздо больше тех, кто не поддерживает текущий режим. Соглашаются на участие в опросе, напротив, в основном те, кто лоялен режиму и не боится санкций за свои слова (даже если санкции существуют только в их воображении).

2. Опрашиваемые могут скрывать свои предпочтения. Новые проблемы возникают, когда социологам все-таки удалось добиться согласия от потенциального респондента. Хорошо известно, что в авторитарных режимах некоторые из них будут склонны фальсифицировать свои ответы. В 2017 году политолог Маркус Танненберг проанализировал ответы более чем 140 000 респондентов из 36 африканских стран и пришел к выводу, что люди склонны предвзято отвечать на вопросы, если считают заказчиком исследования правительство. В таком случае опрошенные демонстрируют более высокий уровень одобрения деятельности лидера, правящей партии или полиции. При этом чем менее демократична страна, тем более очевидна такая зависимость. В 2019 году тот же Танненберг изучил самоцензуру на примере Китая, использовав метод «опросного эксперимента». Сначала респондентам задавали прямые вопросы о поддержке правительства, а затем косвенные — об одобрении всей политической системы в целом и отдельных политически значимых государственных программ. Выяснилось, что 24-26% респондентов на самом деле критически относятся к режиму, хотя и декларируют его поддержку при «лобовых» вопросах.

В российских реалиях также предпринимались попытки выявить разницу между декларируемым и реальным одобрением элит. Так, в 2012 году лаг между зафиксированной в соцопросах и реальной поддержкой властей мог достигать 20%, а в исследовании 2015 года количество респондентов, которые скрывали свое несогласие с президентом, оценивалось в 6-9%.

Не стоит считать все написанное выше проблемой исключительно недемократических стран. В 2016 году практически ни один из опросов не смог предсказать победу Дональда Трампа на президентских выборах. Во многом этот феномен объяснялся за счет возникновения в американском обществе «спирали молчания». Люди склонны публично выражать те позиции, которые являются социально одобряемыми. Достаточно несколько раз столкнуться с жестким осуждением своих взглядов, чтобы начать подсознательно скрывать их от посторонних. Дональд Трамп, напомню, до последнего момента считался досадным недоразумением и чудовищем, которое не будет избрано на пост президента ни при каких обстоятельствах. Признаваться в поддержке такого кандидата было попросту стыдно. В авторитарных же обществах люди опасаются не только осуждения, а куда более ощутимых угроз.

Мораль очень проста: «абсолютное меньшинство» и «менее 25%» на самом деле могут быть гораздо более внушительной силой, чем всем нам кажется. Никто из нас не одинок.

Как массовые протесты влияют на устойчивость авторитарных режимов

Часто сталкиваюсь с распространенным заблуждением: автократы якобы теряют власть в том случае, когда на улицы выходит достаточное количество разгневанных граждан. Всегда выстраивать между протестом и свержением лидеров прямую связь — грубая ошибка. На самом деле всё несколько сложнее.

Давайте начнем со статистики. Если отбросить те ситуации, когда диктатор умирал естественной смертью, добровольно уходил в отставку или передавал власть преемнику, то только 11% свержений автократов будут обусловлены массовыми протестами. В большинстве случаев (68%) недемократический лидер терял власть после государственных переворотов.

То есть в модель устойчивости автократии надо включать не только уличные демонстрации, но и настроения приближенных диктатора. А вот здесь начинается самое интересное. Протест и элиты находятся в более тесных отношениях взаимозависимости, чем это может показаться на первый взгляд.

🥶Протест ослабляет лояльность элит. В познавательных целях топ-чиновников, силовиков и бизнесменов в автократиях можно представлять как игроков на бирже. Лояльность — их капитал. Они крайне озабочены вложением этого ресурса в самый надежный актив (политического лидера) на рынке. Если автократ продолжительное время не способен справиться с протестной мобилизацией, элиты получают сигнал, что лидер утратил контроль над политической ситуацией в стране. А значит настало время искать альтернативных покровителей. Запускается процесс бегства элит, который часто заканчивается переходом большинства влиятельных игроков в другой лагер. «Старый» лидер теряет власть.

В политической науке эта теория получила название «lame duck theory». Ее можно применять и к изучению постсоветского пространства. Так, с точки зрения Генри Хейла большинство местных политических режимов постоянно проходят через этапы «консолидации элит» (лидер силен и контролирует ситуацию) и «бегства элит» (лидер теряет контроль над системой из-за шоков: в том числе экономических кризисов и массовых протестов).

😡Протест как маркер раскола элит. Влиятельные политики и бизнесмены могут использовать протестную мобилизацию как инструмент защиты своих интересов от центрального правительства. Для этого им надо иметь доступ к ресурсам и населению, перед которыми само государство не может выполнять свои обязательства.

Если верить политологу Скотту Раднитцу, ровно так произошло во время Тюльпановой революции 2005 года в Кыргызстане. Слабое правительство не сумело создать хороших условий жизни для сельских жителей, которые были вынуждены обратиться за помощью к локальным лидерам. Те с большим удовольствием инвестировали часть своих ресурсов в строительство инфраструктуры и систему неформальной финансовой помощи. В результате во многих регионах Кыргызстана появились широкие патрон-клиентские сети: благосостояние простых сельских жителей в гораздо большей степени стало зависеть от меценатов, чем от государства.

Когда результаты парламентских выборов 2005 года не устроили часть элит, они активизировали свои патрон-клиентские сети и организовали протесты во многих регионах страны. После этого президенту Аскару Акаеву пришлось покинуть свой пост. Тюльпановая революция некоторое время считалась загадкой для политической науки. Авторитарный лидер был свергнут в основном не руками городского среднего класса, а бедных крестьян, которые ранее редко проявляли политическую активность.

Знаю, что меня читают в том числе и ребята из республик Центральной Азии. Очень-очень советую вам прочесть «Weapons of the Wealthy» Раднитца. Одна из самых важных работ о протесте в Кыргызстане. Если что, пишите, скину pdf.

Подведем итог. Основная причина свержения авторитарных лидеров — перевороты, а не протесты. Но, во-первых, переворот может быть следствием массовых протестов. Во-вторых, протест часто сигнализирует о том, что часть элит не согласна с текущим положением дел и готова к смене лидера. Обсуждая перспективы режимов, важно не допускать чрезмерных упрощений, которые осложняют трезвое восприятие реальности.

На штыках долго не усидишь или почему усиление репрессий становится началом конца многих диктатур

Самые темные времена часто предшествуют смене режима. Иногда это ошибочно объясняют тем, что люди устают от систематического ущемления своих прав и предъявляют власти справедливые претензии. Это возможный сценарий, но недавняя практика показывает, что если авторитарному лидеру удалось создать сплоченный и хорошо оснащенный силовой аппарат, то даже самые масштабные протесты закончатся синяками на Окрестина, а не транзитом.

Угрозу для системы представляет скорее не общественная реакция на усиление репрессий, а сам факт их проведения. В политической науке логика этой ситуации анализируется через призму «проблемы преторианцев». Предположим, автократу по каким-либо причинам (экономический кризис, мобилизация оппозиции) понадобилось усилить контроль над обществом: гражданские активисты отправляются за решетку, митинги завершаются массовыми задержаниями, свободные медиа вынуждены прекратить работу. Чтобы достигнуть этой цели, авторитарной системе приходится перестраивать систему внутренних сдержек и противовесов. Во-первых, силовики получают гораздо дополнительных ресурсов, необходимых для подавления несогласных. Во-вторых, они приобретают больший вес во внутриэлитных переговорах. Если главной целью системы становится наказание, а не эффективное управление, то в решении большинства вопросов право вето будет оставаться за спецслужбами и полицией.

Но самое главное — силовики начинают осознавать собственную незаменимость. Если автократ добивается лояльности населения пряником, а не кнутом, то силовики понимают, что их статус и привилегии зависят от гражданских властей. Однако в том случае, когда единственный опорой режима становятся полицейские дубинки, у их обладателей может возникнуть вполне закономерный вопрос: зачем вообще делиться ресурсами и влиянием с другими элитами, если они сохраняют власть только благодаря нашей поддержке?

Как правило, авторитарные лидеры осознают эти риски и стараются создать для себя дополнительные гарантии безопасности. Например:

⚔️Формируют параллельные силовые структуры. Влиятельная армия или полиция могут быть уравновешены секретными службами и «национальными гвардиями» (в ряде стран третьего мира в их состав также частенько принимают только выходцев из того же клана, который представляет диктатор). Такая система сдержек увеличивает шансы автократа на выживание в случае попытки переворота. Будет, кому отстреливаться из окон резиденции.
🦮 Назначают руководителем силовых органов лояльных лично себе чиновников.
🔄Проводят ротацию элит. Убирают потенциальных соперников-силовиков прежде чем они сумеют бросить вызов. Более того, благодаря этому каждый вновь назначенный на освободившийся пост чиновник будет знать о судьбе предшественника и не допустит даже мысли об измене.
✊Создают институты общественной поддержки. Например, сильные массовые партии с разветвлённой сетевой структурой. В случае угрозы со стороны силовиков авторитарный лидер может вывести на улицы своих сторонников, которые осложнят операцию по смене власти.

Но даже если все опции из «меню противодействия» были использованы, риски все еще остаются. Опора преимущественно на репрессии делает положение автократа менее надежным.

P.S. Большое спасибо всем, кто подписался после публикации предыдущего поста. Мне приятно, что эти тексты кому-то интересны! Если хотите поблагодарить — кидайте ссылку на посты друзьям и знакомым. Для меня это будет лучшим стимулом писать больше.

Пять важных книг о привыкании общества к войне и насилию

Неожиданная лояльность к тоталитаризму стала, пожалуй, самой острой проблемой XX века. Выяснилось, что обычно миролюбивые граждане могут привыкнуть к и даже потворствовать Холокосту; до последнего верить, что «произошла чудовищная ошибка», насыщать понятие «патриотизм» человеконенавистнической идеологией. Ответить на вопрос «почему» до сих пор пытаются философы, писатели и драматурги. Несколько вариантов ответа — в списке ниже.

«На западном фронте без перемен», Э-М. Ремарк. Недели две назад захотелось перечитать. История про 19-летних мальчишек, которые из чувства долга добровольно отправились на фронты Первой Мировой. Эта книга о том, как человек может привыкнуть к запутавшимся в кишках лошадям, постоянному страху смерти и ежедневному насилию. А еще про бессмысленность массовой бойни, виновники которой никогда не сидели в окопах под многочасовым обстрелом. Вообще Ремарк — главный рупор поколения немцев, которое получило травму большой войны, а затем стало свидетелем экономического коллапса Веймарской республики и расцвета национал-социализма на почве ресентимента. Хочется верить, что не совсем про нас.

«Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме», Х. Арендт. Искренне считаю, что это самая важная работа по политической философии XX века. Кстати, совсем небольшая и легкая для прочтения. В центре книги — биография Адольфа Эйхмана, администратора нацистских концлагерей, который был отловлен в Аргентине (это отдельный детектив), переправлен в Израиль и приговорен к смертной казни. В ходе суда выяснилось, что Эйхман — обычный бюрократ, который не был жесток, а «просто честно выполнял свою работу». Арендт раскрывает суть двух важных проблем: причин нормализации самых отвратительных практик в тоталитарных обществах; а также нелегального (Эйхман был похищен), но легитимного наказания за легальные (в нацистской Германии), но не легитимные поступки.

«Долгий '68-ой. Радикальный протест и его враги», Р. Вайнен. В отличие от предыдущих книг, эта — про сопротивление, а не подчинение. В 1968 году по всему миру прокатилась волна протестов. Костяком стала студенческая молодежь, которая в самом широком смысле требовала от консервативного общества большей социальной справедливости и толерантности. Чтобы лучше понять левую идеологию протеста, можно прочитать, ну, например, «Одномерного человека» Маркузе (хотя это сомнительное удовольствие). Важно то, что первые масштабные студенческие демонстрации 68-го года начались в Колумбийском университете США и были мотивированы несогласием студентов с участием в войне во Вьетнаме, которая казалась многим бессмысленной и излишне жестокой. Вайнен подробно рассказывает о причинах и последствиях выхода на улицы образованной молодежи, которая во многом создала современный либерально-демократический мир (а еще 68-ой — это лишний повод пересмотреть «Мечтателей». Они тоже об этом).

«Гитлер по Шпееру», Э. Канетти. Эссе для всех любителей урбанизма. Альберт Шпеер — один из главных архитекторов Третьего Рейха, про Гитлера вы все сами знаете. Элиас Канетти анализирует мемуары Шпеера, объясняя тягу нацистских лидеров к просторным площадям желанием собирать и удерживать огромные массы людей, к огромным строениям — стремлением превзойти своих предшественников (Наполеона) и конкурентов-современников. Но за всем гигантизмом про прежнему стоит маленький закомплексованным человек, готовый пожертвовать даже своим народом ради своих же маний.

«Прощай, Берлин», К. Ишервуд. Иронично, что перед приходом национал-социалистов к власти Веймарская республика вообще и Берлин в частности считались одними из самых свободных мест на планете. Роман автобиографичен: автор жил в Берлине с 1930 по 1933 год. Внутри — шесть историй людей, которые с ужасом осознают, как в сердце интеллектуальной и богемной жизни Европы проникают еврейские погромы и тоталитаризм.

Не знаю, насколько приятного, но чтения!

Как работает пропаганда во время экономических кризисов

Советская экономика не производила достаточного количества удобных ботинок, зато создавала стимулы для появления смешных анекдотов. Например:

«Голос Америки» спрашивает у Армянского радио: «какова зарплата советского инженера?», на что Армянское радио после трёхдневной паузы отвечает: «А у вас негров линчуют».

(Армяне, простите, пожалуйста. Это плохо, я знаю)

За последние несколько недель я узнал много нового о текущей экономической ситуации в США и странах Европы. Жители Нью-Йорка жалуются корреспондентам RT на подорожание продуктов, британцы протестуют из-за роста цен на газ, загадочные «американские телезрители» горячо поддержали телеведущую, несогласную с позицией Байдена по энергетическому кризису. Если хотите познакомиться с более экзотичным примером — советую посмотреть хтонический северокорейский ролик об американцах, которые съели всех птиц в городе от голода.

Излюбленный прием контролируемых государством медиа в кризисные периоды — объяснять, что на самом деле несладко приходится не только нашей стране, но и всему миру. И это доказано не только старым советским анекдотом. В статье 2018 года исследователи проанализировали 100 000 статей «Известий» за 13 лет и пришли к занимательному выводу: существует отрицательная корреляция между ростом российского ВВП и упоминаниями США в материалах газеты. Когда ВВП растет, «Известия» не очень интересует судьба американцев, но если российская экономика падает, журналисты начинают уделять им пристальное внимание.

В периоды экономических кризисов США упоминались в трех основных контекстах. Во-первых, подчеркивалась аморальность и незаконность действий американских чиновников и военных. Во-вторых, медиа уделяло много внимания низкому уровню безопасности жизни в США (часто — из-за террористической угрозы). Наконец, появлялось больше материалов, доказывающих превосходство российской армии над американской.

Другая стратегия — не подчеркивать чужие неудачи, а просто обвинить внешние силы в своих собственных проблемах. В 2020 году политологи Розенас и Стукал выяснили, что экономические новости в России практически не цензуриругются. Исследователи объясняют это тем, что в противном случае аудитория контролируемых государством медиа могла бы на своем опыте убедиться в существовании экономических сложностей и утратить доверие к телевизору. Вместо этого СМИ прибегают к стратегии перекладывания ответственности. Анализ новостей «Первого канала» с 1999 по 2016 года продемонстрировал, что хорошие экономические новости систематически связываются с российским президентом и правительством, тогда как негативные — с действиями иностранных правительств или негосударственных акторов. При этом речь может идти не только о случаях, когда кто-либо напрямую преподносится как причина неудач, но и тех, когда лидер или институт просто упоминается в контексте экономических изменений.

Наконец, совсем свежее экспериментальное исследование доказывает, что восприятие новостей сильно зависит от фрейминга, который задают контролируемые государством медиа. Ведущий новостей может сказать «Правительство запускает программу стимулирования малого бизнеса, чтобы создать новые возможности для роста», а может начать подачу той же новости с фразы «Правительство запускает программу стимулирования малого бизнеса, потому что за последние пол года его доходы снизились на 50%». Естественно, это формирует совершенно разное представление об экономической ситуации.

Одним словом, государству совсем не обязательно тотально цензурировать медиаполе. Достаточно обеспечить подачу информации с того ракурса, который не окажет влияния на лояльность населения.

Опрос: как российские элиты относятся к США и внешней политике России

Часто российских чиновников живописуют как агрессивных милитаристов, которые спят и видят себя новой номенклатурой в восставшем из мертвых Советском Союзе или, чего мелочиться, Российской Империи. Единственный способ измерить это — задать им вопросы. С 1993 по 2020 год колледж Гамильтона и Уильям Циммерман провели 8 раундов опроса российских элит, в рамках которого интересовались их отношением к ключевым силам на международной арене и стратегии действий российских властей.

К 2020 году только 57% российских элит считали США угрозой национальной безопасности. Однако в 2016 году этот показатель достигал отметки в 80%, а в 2012 году опускался до 42%. Что объясняет такие отличия? Отвечая на этот вопрос, исследователи из ВШЭ выдвинули три возможных объяснения.

✅ Элиты могут начинать опасаться США в случае обострения ситуации на международной арене. Действительно, пики негативного отношения совпадают с бомбардировками Белграда (1999) и войной в Грузии (2008). Вероятно, сейчас это значение снова находится на рекордной отметке.

✅ Возможно, чиновники сами конструируют угрозу, исходящую от «уважаемых партнеров», чтобы электорат консолидировался вокруг правящей партии и/или президента, а затем также начинают в нее верить (да, создатели пропаганды тоже могут быть подвержены ее воздействию). Данные снова дают некоторое подтверждение такой гипотезе: в 2008-ом (президентские выборы) и 2016-ом (выборы Госдумы) показатель находился на высокой отметке.

✅ В долгосрочной перспективе ухудшение отношения к США может объясняться концепцией ресентимента (негодование, злопамятность). В 90-е годы США воспринимались элитами как стратегический партнер и образец для подражания, который должен оказать любую поддержку демократическим начинаниям в России. Но ожидания не оправдались: финансовая и консультационная помощь оказалась недостаточной. Более того, элиты могли испытывать озлобление из-за того, что США с союзниками воспользовались слабостью России, чтобы упрочить свое доминирование в Восточной Европе (об этом часто говорит Путин).

Скорее всего, каждое из предлагаемых объяснений имеет отношение к реальности.

Другое важное наблюдение состоит в том, что в 2020 году российские элиты считали более значимой угрозой для российской безопасности не рост военной мощи США, а неспособность России решить некоторые внутренние проблемы (62% против 70%). Главным партнером во внешней политике все еще виделся Европейский союз (31%), следом шел Китай (28%), а США такую роль приписывало всего 7%.

Но, конечно, самые интересные на сегодняшний день выводы касались оценки отношений с Украиной. К 2020 году только 5% опрошенных представителей элиты полагали, что Россия и Украина должны быть единым государством, а 67% предлагали сохранить статус-кво. Среди тех респондентов, которые считали приемлемой отправку российских войск в страны постсоветского пространства, 22% считали, что ДНР и ЛНР должны стать частью России, 49% поддерживали их независимость, а еще 22% — вхождение республик в состав Украины на широких правах автономии. Среди тех, кто не поддерживал участие ВС РФ в конфликтах на территории стран ближнего зарубежья, доля одобряющих независимость ЛДНР почти в два раза ниже.

Если бы этот опрос провели прямо сейчас, то элиты наверняка высказывались бы в гораздо более «ястребином» ключе. Чиновники, как и участники обычных опросов, подвержены текущей конъюнктуре и стремятся к социальному одобрению. Но эти данные помогают нам сделать два важных вывода:

🔴 Позиции российских элит подвижны. Если сегодня нам кажется, что они поголовно требуют стереть весь мир в труху, то уже через год-два их риторика может стать гораздо более миролюбивой. Это не навсегда.
🔴 Два года назад элиты были способны трезво оценивать перспективы внешней политики России. Вспомним стремление к партнерству с ЕС и оценку положения ЛДНР. За такое короткое время Realpolitik не могла быть полностью подменена идеологией.

Прикрепляю основные графики ниже ⬇️

Почему демократии могут быть эффективнее авторитарных стран во время войны?

Ответы на этот вопрос предлагают политологи Буено де Мескита и Алистер Смит, выпустившие в 2003 году научно-популярную работу под названием «Настольная книга диктатора». Внимание исследователей привлекает Шестидневная война 1967 года: Израиль в одиночку противостоял Египту, Сирии и Иордании, которые значительно превосходили его по размеру армии и количеству вооружений, но не только сумел выстоять, но и получил контроль над Синаем, Голанскими высотами и рядом других важных территорий. Этот сюжет имеет много аналогов в мировой истории: Венецианская республика успешно воевала с целыми империями, Пруссия сокрушала Австрию и Францию. Почему так происходит?

Политологи считают, что авторитарные лидеры менее предрасположены к ведению эффективной войны из-за того, что их власть зависит от небольшой группы элит, а не широкой коалиции избирателей. Изложу их аргументы немного подробнее:

🔐Сильное гражданское общество переживает за безопасность солдат, вынуждая правительство обеспечивать их всем необходимым. Если после завершения войны демократические лидеры будут должны вновь переизбираться на выборах, то авторитарным правителям такая опасность не грозит (в полной мере). Поэтому демократы стараются сделать все возможное для того, чтобы солдаты получили надежные бронежилеты и были обеспечены постоянным прикрытием. Халатность и просчеты командования приведут к возмущению семей погибших и активистов, что осложнит повторное переизбрание. Действительно, техника арабской коалиции во время Шестидневной войны была бронирована гораздо легче.

💸 Автократы склонны тратить деньги на покупку лояльности генералов, а не укрепление боеспособности. В недемократических режимах лояльность элит часто обеспечивается доступом к ценным ресурсам. Их набор ограничен. С точки зрения Буено де Мескита, каждый автократ встает перед выбором: потратить деньги на закупку и усовершенствование вооружений или дополнительные преференции для генералов. Проигранная война не обязательно будет означать падение режима, а вот недовольство генералов — вполне. Поэтому выбор в пользу обогащения элит будет очевидным.

⚔️Демократии бросают на войну все доступные силовые ресурсы, автократы экономят их ради выживания. Устойчивость недемократических режимов зависит в том числе от возможности эффективно подавить внутренний протест. Для этого авторитарные лидеры держат часть наиболее компетентных силовиков вне зоны боевых действий на тот случай, если придется защищать власть не от врагов, а от своих собственных граждан. Именно так поступил Саддам Хусейн во время Войны в заливе: элитная республиканская гвардия Ирака находилась в безопасном месте. Понятно, что это не способствовало успехам на фронте.

🔴 Поражение демократов почти всегда означает конец их политической карьеры. Общество не любит, когда их страна проигрывает, поэтому на ближайших выборах может «наказать» правительство за неудачи. Демократические лидеры прекрасно осознают это еще до завершения боевых действий, а значит готовы бороться за победу до последнего. Автократы могут сохранять власть даже после поражений. Например, тот же Саддам Хуссейн спокойно правил Ираком еще 13 лет после поражения в Персидском заливе.

Кстати, «Настольная книга диктатора», откуда я заимствовал эти аргументы, читается очень легко и не требует специальных знаний. Прикрепляю ссылку на полную англоязычную версию и краткую выжимку с основными тезисами на русском.

Как высокий уровень коррупции влияет на перспективы демократизации?

Интуитивно кажется, что, коррумпируя всю систему управления, авторитарные режимы подписывают себе смертный приговор. Уставшие от взяточничества граждане выходят на площади своих городов и требуют изменений. Однако ранее я уже писал о том, что вероятность падения автократий зависит в первую очередь от элит, а не действий населения. Если правящая коалиция сплочена, лояльна диктатору и готова использовать любые средства для подавления недовольства, — ничего у протестующих не получится. В действительности, коррупция помогает, а не мешает авторитарным режимам сохранять устойчивость.

Именно к такому выводу с помощью статистического анализа приходит Ханна Фьельде, известная исследовательница коррупции из Уппсальского университета. Оказывается, высоко коррумпированные авторитарные режимы и «хрупкие демократии» гораздо менее склонны демократизироваться, чем такие же системы, но с низким уровнем взяточничества. Можно выделить три механизма, объясняющих такую связь:

🥴Обеспечение лояльности союзников диктатора. Говоря о коррупции, следует иметь в виду не только мелкие взятки полицейским, но и разнообразные схемы обогащения за счет контроля над государственными должностями. Например, возможность отдавать госконтракты «своим» фирмам за небольшой процент сделки. Если такие практики пронизывают всю политическую систему при негласном одобрении лидера, то чиновники будут до последнего сохранять лояльность. Ведь текущее руководство не только позволяет им оставаться на статусных должностях, но и заниматься личным обогащением. Смена власти создаст ситуацию неопределенности: отнюдь не очевидно, что следующий лидер позволит заниматься тем же самым. Тем более, если речь идет о демократизации.

💰Эффективная кооптация оппозиции. Авторитарные режимы могут не только сажать в тюрьму или физически уничтожать оппонентов, но и предлагать им преференции в обмен на отказ от критики. Коррупция — главный инструмент для заключения таких сделок. К сожалению, часто даже самые казалось бы принципиальные политики предпочитают деньги и влияние реальной борьбе за власть.

🩸Создание круговой поруки. В коррумпированных автократиях каждый чиновник знает, что в случае смены власти новые элиты могут заинтересоваться его незаконными методами обогащения, чтобы взять контроль над потоками ренты в свои руки. Или даже начать расследовать преступления. Поэтому коррумпированная элита крайне сплочена и до последнего борется за своих лидеров.

Получается, что высокий уровень коррупции снижает шансы однажды проснуться в другой, более демократичной стране. Другая не лучшая для нас новость: статистически, коррупция цветет пышнее всего в персоналистских автократиях, где вся система власти сосредоточена вокруг одного человека. В партийных и военных режимах может быть несколько противоборствующих фракций, которые взаимно сдерживают друг друга от использования должностного положения. Наконец, еще один важный предиктор высокой коррумпированности — богатство страны природными ресурсами. Если деньги буквально бьют из под земли, то власть имущие с легкостью поставят этот волшебный источник под свой контроль и будут использовать только в своих интересах.

Пожалуй, один из немногих вселяющих надежду фактов, которые мы знаем о коррупции, — ее способность усиливать негативное отношение к власти в период экономических кризисов. Не так давно исследователи проанализировали изменения в голосовании жителей испанских муниципалитетов после мирового финансового кризиса 2008-го года и пришли к выводу, что избиратели были склонны отказываться от своих старых политических предпочтений в тех районах, где власть ранее была замешана в коррупционных скандалах. Это может объясняться тем, что люди начинают винить в своих экономических проблемах не внешние силы, а чиновников, которые якобы украли слишком много и стали одной из причин кризиса. Это должно работать и для автократий, которые хотя бы в какой-то мере опираются на народное волеизявление.

Как Лондон стал тихой гаванью для постсоветских элит

Один из самых обсуждаемых сюжетов санкционной политики в отношении России — преследования проживающих в Европе олигархов. Кажется, этому рады вообще все. «Патриотическая» общественность в восторге от долгожданного раскулачивания «разворовавших страну», критики часто справедливо ставят в вину нуворишам лояльность к режиму. Но вряд ли кто-то был воодушевлен больше, чем британские правоохранители. Капиталы постсоветских элит долгие годы оседают в уютных предместьях Лондона, позволяя английской прессе говорить об этом в терминах национального позора.

Chatham House выпустил целый доклад под названием «The UK’s kleptokracy problem», посвященный влиянию постсоветских элит на правовую систему королевства. В 90-е активы СССР были приватизированы в пользу близких к государству предпринимателей и самих чиновников. Любые автократии нестабильны, поэтому элиты не были уверены в надежной защите активов и выводили их в другие юрисдикции, очистив грязные деньги с помощью офшоров. После этого можно было красиво тратить 💰

Члены семьи Алиевых (президентская династия Азербайджана) в период с 2006 по 2017 год потратили на элитную недвижимость в Великобритании 400 миллионов фунтов. Сын бывшего президента Кыргызстана Максим Бакиев купил особняк в Суррее за 3,5 миллиона. Дочь на тот момент действующего президента Узбекистана Гульнара Каримова потратила 35 миллионов всего за два года. Надеюсь, они бывали друг у друга в гостях. Занимательная карта британских поместий с советским душком — ниже.

Другой любимый инструмент клептократов — получение «золотых виз» в обмен на инвестиции в британскую экономику. С 2008 по 2015 год больше всего таких виз было получено гражданами Китая, на втором — россияне (705 виз), третье заняли резиденты Казахстана 🇨🇳🤝🇷🇺

Но почему именно Лондон? Ведь в мире есть множество других стран, которые надежно защищают право собственности. Во-первых, для Великобритании характерен надежный режим финансовой тайны, позволяющий до последнего не раскрывать имя владельца недвижимости. Во-вторых, здесь до сих пор доступно множество активов для долгосрочных инвестиций. Помните английских лордов из «Джентельменов»? Видимо, им правда очень нужны деньги.

Авторы доклада делают особенный акцент на другом аспекте: на рынке отмывания грязных капиталов первичное значение имеет предложение, а не спрос. Именно в Великобритании работает множество консалтинговых агентств, которые готовы легализовать нажитые преступным путем деньги. Адвокаты топового уровня сделают судебный процесс для стороны обвинения крайне затратным и трудоемким. Прорабатывать существующие в удаленных и закрытых странах коррупционные схемы — крайне сложно. Поэтому олигархов можно просто игнорировать. Яркое тому подтверждение — кейс Дариги Назарбаевой, дочки экс-президента Казахстана. В 2019 году британские власти попытались конфисковать ее имущество, но дело развалилось в суде 👨‍⚖️

А еще в Великобритании просто создать и защитить репутацию с помощью филантропии: банкир Дмитрий Леус спонсирует детские благотворительные организации, Абрамович инвестировал в «Челси». Это тоже помогает в судах. Украинский бизнесмен Дмитрий Фирташ, столкнувшись с обвинениями в коррупции, апеллировал к тому, что он «респектабельный филантроп, жертвующий Кембриджскому университету». Даже писать о таких схемах в медиа — опасно. Так, Cambridge University Press отказалась печатать книгу «Путинская клептократия» из опасений потерять сотни тысяч долларов после исков.

Скорее всего, теперь Лондон на многие годы окажется закрыт для грязных денег с постсоветского пространства. Бизнесмены и семьи чиновников активно мигрируют в Дубай, где не принято интересоваться происхождением состояния 🤐

P.S. Мой любимый персонаж из доклада — сын российского бизнесмена и экс-КГБшника Евгений Лебедев, который получил от Бориса Джонсона титул «барон Лебедев из Хэмптона в лондонском районе Ричмонд-апон-Темс и Сибири». В интервью Guardian он просит не называть его олигархом, а потом говорит, что у него дома живет волк по кличке БОРИС (в честь Ельцина).

Проблема вращающихся дверей: чем занимаются чиновники после отставки

А вы когда-нибудь задумывались о том, что происходит с членами правительства после истечения срока их полномочий? Мне пришлось, пока писал магистерскую про ротацию элит в автократиях (кстати, закончил, и теперь снова буду постить тексты здесь). В политической науке этот вопрос обсуждается в основном в контексте демократических режимов и тесно связан с так называемой проблемой «вращающихся дверей».

Объясню на примерах: около половины всех министров, работавших в составе правительстве Великобритании при Терезе Мэй или Борисе Джонсоне, в последствии получили новую работу в том же секторе, регулированием которого занимались. То есть, если вы были министром здравоохранения, то с высокой долей вероятности после отставки вы займете должность в крупной фармакологической компании. Казалось бы, в этом есть определенные плюсы: специалисты с большим опытом и навыками должны принести в отрасль новые знания и способствовать гармоничному взаимодействию государства и бизнеса.

Но издержек все же больше:

🤝 Часто выходцы из госуправления получают работу в частном секторе только из-за своих связей, которые позволяют эффективно лоббировать интересы компании. Тем самым нарушается принцип справедливой конкуренции. Ну разве можно отказать своей вчерашней начальнице, если она по-дружески просит дать информацию о деталях готовящегося госконтракта?

💸 Чиновники могут создавать преференции для своего будущего работодателя еще до увольнения с должности. Так, в 2001 году Комиссия по ценным бумагам и биржам США прекратила расследование в отношении Deutsche Bank, а спустя всего несколько месяцев директор этой же комиссии получил работу в том же банке. И таких примеров множество.

Просачиваясь в медиа, подобные сюжеты укрепляют представления о порочном симбиозе бизнеса и политики у и без того разочарованных в легитимности системы сегментов электората. Популисты (что бы мы ни подразумевали под этим термином) получают дополнительные очки поддержки. Чтобы хоть как-то бороться с этой проблемой, многие страны устанавливают обязательные перерывы, которые экс-чиновник должен брать перед началом де-факто лоббистской деятельности. Такие ограничения действуют почти во всех американских штатах, например, во Флориде необходимый перерыв достигает 6 лет.

В авторитарных режимах элиты после отставки заинтересованы скорее не в переходе на работу в частный сектор, а сохранении позиции в системе государственного управления, выборных органах власти или госбизнесе. Вероятно, это обусловлено в том числе желанием обеспечить себе относительный иммунитет от преследования. В автократиях есть большие проблемы с верховенством закона, поэтому после потери поста в правительстве чиновники рискуют столкнуться с тем, что кто-то «спросит» с них за использование должности в целях личного обогащения или просто отказа играть по чужим правилам.

Анализ карьерных треков российских экс-министров с 1991 по 2017 год (всего — 245 случаев) свидетельствует о том, что 58 из них после отставки имели опыт работы в административных органах власти (в том числе 24 человека — в Администрации Президента), 27 — в Федеральном собрании (Госдума + Совфед), 64 — в бизнесе (в основном окологосударственном), 33 — в науке и образовании. Но так было не всегда, в конце 80-ых и 90-е годы члены федеральной элиты имели высокие шансы на полную декооптацию и потерю связи с государством, 1999 год стал первым, когда, согласно анализу Крыштановской и Уайта, ни один из российских нобилей не был полностью исключен.

В целом, с точки зрения автократа такая стратегия крайне выгодна. Если чиновник не теряет иммунитет от преследования и доступ к ресурсам даже после отставки, то его или ее стимулы бросать сложившемуся режиму вызов будут значительно ниже.

В США ограничили право на аборт: почему этому не стоит удивляться

24 июня Верховный суд США отменил решение по делу почти 50-летней давности, которое делало право на аборт конституционным. Теперь вопрос о легальности искусственного прерывания беременности будет рассматриваться на уровне штатов: известно, что как минимум восемь из них уже вводят официальный запрет. Сразу несколько человек спрашивало меня о том, как это вообще стало возможным. А я не понимаю, как отвечать на такие вопросы. Кажется, что они базируются на склонности вестернизированной прослойки жителей развивающихся стран идеализировать общественную жизнь в США.

Вкратце, отмена конституционного статуса права на аборт — вопрос исключительно политический. Благодаря стараниям Дональда Трампа 6 из 9 верховных судей США — консерваторы. Их недавнее решение — просто реализация давно сформированного в американском обществе запроса. Соединенные Штаты все еще остаются крайне религиозной страной, в 2021 году 63% американцев идентифицировало себя как христиан, как атеистов — только 29%. Для сравнения, согласно данным ВЦИОМ, в том же году 67% граждан России относило себя к христианам, к атеизму склонялось около 20%. И в США, и в России число верующих снижается, а атеистов — растет, но разрыв между странами все еще остается небольшим. Именно религия (а не гендер) является основным фактором, который лучше всего определяет, будет ли американец поддерживать или осуждать право на аборты. Ядерная аудитория «за запрет» — белые евангелисты 56+ и настолько же белые протестанты в возрасте 18-55 лет (смотрите картиночку) ⬇️

Означает ли это, что американские избиратели действительно сопоставляют предлагаемое государством регулирование и свои религиозные взгляды, чтобы озвучить предпочтения? Нет. Большинство людей, как правило, не сильно вовлечено в политику. Религиозная идентичность у избирателей актуализируется политическими предпринимателями в нужный для них момент. Так произошло и с правом на аборты. Взгляды на этот вопрос — одно из ключевых различий между консерваторами и демократами США. Партиям нужны основания для мобилизации электората, отличный способ заставить своих сторонников посетить избирательные участки — обратиться к их религиозным чувствам и объяснить, что в случае неявки на выборы их право на приверженность определенным ценностям будет нарушено. В ноябре в США состоятся выборы в Конгресс. Вероятно, риторика демократических и консервативных лидеров будет во многом сконцентрирована именно на этом вопросе 🙊

К слову, запрет на аборт вообще не может быть обоснован чем-либо, кроме апелляции к ценностным установкам (например: «Христианин не может вкладывать свои налоги в убийство детей»). Статистика говорит нам о том, что рестриктивная политика в этой области в среднем лишь незначительно снижает число абортов. Как понятно из второй и третьей картинки ниже, есть множество стран, где женщины массово прерывают беременность даже несмотря на строгие запреты. При этом количество травм, которые они получают в подпольных клиниках или при проведении операции на дому, очевидно, значительно растет.

В любой стране мира живут люди с самыми разными предпочтениями. В любой стране мира их интересы могут быть использованы для достижения конкретных политических целей. Разница состоит лишь в том, что в США и ряде других стран созданы работающие институты, которые способны уравновешивать устремления общественных групп и приводить их к компромиссу. Решение Верховного суда — не конечная точка дискуссии по праву на аборт в США, за «наступлением» консерваторов последует ответ со стороны демократической партии, что, в конечном счете, приведет к формированию нового равновесия.