Естественные права как основа либертарианства

Многие философы, от Джона Локка до Роберта Нозика, отстаивали либертарианство и классический либерализм, апеллируя к естественным правам каждой личности на жизнь, свободу и собственность. Правдоподобие таких апелляций, однако, зачастую подрывается отсутствием или недостаточной убедительностью аргументов в пользу наличия таких дополитических прав.

В своём эссе для сборника Arguments for Liberty философ и интеллектуальный историк Эрик Мак предлагает развёрнутую аргументацию в пользу естественных прав человека. Мак также рассматривает распространённые возражения против естественных прав со стороны консеквенциализма и морального нигилизма, а также защищает либертарианские следствия из доктрины естественных прав.

Занятие моральной философией не делает людей приятными. По крайней мере, не с необходимостью. Как ни странно, но через обращение к этике куда вероятней стать более неприятным человеком. Как же так получается?

Что позитивные, что негативные (антиреализм, релятивизм, нон-когнитивизм) теории из области (мета)этики обычно имеют не просто ворох практических притязаний и следствий, но и множество возможностей для критики поступков, решений и образа мысли ближних. Для примера, искренний утилитарист будет заведомо заточен на то, чтобы распознавать действия, вносящие сомнительный вклад в дело максимизации общей полезности. С другой же стороны, разного рода релятивисты легко выведут собеседника из себя, подсекая того при использовании морального вокабуляра высказываниями о том, что все это относительно или бессмысленно.

Подобная тенденция к обостренному чувству критики, на мой взгляд, отражается и в том, как этика структурирована дисциплинарно. Лекции, обзорные статьи и введения – это, скажем так, вежливая витрина, благодаря которой, возможно, и создается впечатление о том, что этикой балуются «травоядные». Правда, стоит сделать один шаг вперед, как перед нами открывается мир актуальных дискуссий моральной философии, где действует закон ультимативной теоретической распри. Причем, не только между условными реалистами и их «анти», но и между сторонниками схожих нормативных этик, порой ещё и чуть ли не полностью совпадающих в области своих практических следствий.

Так или иначе, дело не столько в ожиданиях от того, что представляет собой моральная философия, сколько в том, что обыденные представления нередко приписывают приятному человеку некоторую степень позитивного безразличия. Под этим я имею ввиду представление о том, что приятный человек потенциально пожертвует критикой действий и позиций, которые ему кажутся неприемлемыми, в пользу более приятельской коммуникации.

Но является ли такая жертва сама по себе моральной и рациональной? Это уже вопрос из области этики убеждений – интересного направления современной философии, где этика стыкуется с эпистемологией, чтобы прояснить, накладывает ли наличие убеждения на нас какие-то обязательства по его обоснованию и аргументации. В данном же случае дело легко распадается надвое. В моральном смысле возникает вопрос о том, несёт ли субъект ответственность за то, что отказывается от рационального переубеждения там, где это возможно. Другой же вопрос состоит в том, разумно ли отказываться от такого переубеждения?

Как бы то ни было, в итоге здесь уместно перефразировать известную присказку: приятный всем – неприятен никому. Чем на более универсальную приятность претендует человек, тем потенциально больше позитивного безразличия от него потребуется. В этом плане моральная философия идёт против этой тенденции уже на уровне того, что большинство её идей как раз-таки подвигают людей к тому, чтобы быть более участными.

В основе классического либерализма лежат права самопринадлежности и первоначального присвоения, реализация которых оправдывает широкое неравенство в распределении экономических благ. Те же теоретики, которые считают подобное неравенство нежелательным следствием, используют «оговорку Локка» — принцип, ограничивающий объёмы присвоения и владения собственностью. Однако слова английского философа понимают по-разному, а поэтому на основе одного и того же принципа строят разные распределительные шаблоны. Об оговорке Локка, её интерпретациях и влиянии на дискуссию о распределительной справедливости — в статье Константина Морозова.

https://insolarance.com/lockean-proviso/

Можно ли либертарианцам поддерживать БОД, не будучи левыми?

Михаил Пожарский считает, что можно. И он прав, причём даже в большей степени, чем сам о себе думает, потому что у правых либертарианцев гораздо больше аргументов в пользу перераспределительной политики, включая БОД, чем те два аргумента, что предлагает Пожарский. Но я бы добавил к его ответу: «Можно, но не нужно». Кроме того, что правое либертарианство в целом более уязвимо к возражениям, чем левое, оно просто хуже справляется с целью обоснования БОД.

Михаил предлагает два аргумента: оговорку Локка в интерпретации Зволински и ректификаторную справедливость (что он не очень удачно идентифицирует с «несправедливостью присвоения», тогда как присвоение — это снова про оговорку Локка). Проблема обоих аргументов в том, что они не предоставляют никакого прямого пути к оправданию именно БОД, а не более адресных систем перераспределения. То, что из этих аргументов будет следовать именно БОД, зависит от дополнительных практических аргументов, и такие у либертарианцев тоже есть. Но это уже не совсем то же самое, что и утверждать, будто БОД — это необходимое условие в рамках либертарианской идеальной теории.

Насчёт ректификаторной справедливости всё достаточно просто. Она требует перераспределять ресурсы от выгодополучателей прошлых нарушений прав к их жертвам. С выведением из этого притязаний на БОД есть две серьёзные проблемы. Во-первых, почему бы не предпочесть единоразовую реституционную выплату вместо регулярного перераспределения? Тем более, что мало кто предлагает БОД как временный переходный этап между нынешним государством благосостояния и минимальным государством в нозиковском стиле. Во-вторых, почему эта выплата должна быть универсальной, а не ограниченной кругом лиц, чья причастность к кругу жертв относительно легко установима? Базовое соображение: мы не можем точно узнать, кому от кого и сколько причитается, а потому можем лишь примерно сказать, как это делал Нозик, что наименее преуспевшие с наибольшей вероятностью — жертвы, а наиболее преуспевшие — выгодополучатели. Если вас это убеждает, то мы можем на основании этого заключить, что что-то в духе принципа различия Ролза подойдёт как схема ректификации (и это требует БОД). Но многих это не убеждает, и их можно в этом понять.

Касательно оговорки Локка в интерпретации Зволински всё тоже не так просто. Полагаю, Михаил ссылается на раннюю версию «оговорки Зволински», поскольку в своих более поздних и, судя по статье из вышедшего в этом году сборника, актуальных публикациях Зволински довольно прямо солидаризуется с джорджистами, т.е. левыми либертарианцами. Но раз Михаил противопоставляет Зволински и левых либертарианцев, полагаю, он отсылает к более ранней статье, где Мэтт интерпретирует оговорку Локка в духе, близком Нозику. Однако в этой же статье Зволински прямо заявляет, что его версия оговорки оправдывает просто какую-то форму перераспределения, а её конкретизация в виде БОД — вопрос всецело прагматический. Это было основанием для критики той статьи со стороны двух Роджерсов.

Левое либертарианство в своей ресурсистской разновидности, такое как у Штайнера, Ван Парайса, Мозли или Пауэлла, напротив, предлагает прямой и изящный путь к обоснованию базового дохода. Более того, для этого левые либертарианцы даже не используют предпосылки о коллективной собственности всех людей на природные ресурсы. Как минимум, три крупнейших фигуры современного левого либертарианства (Штайнер, Валлентайн и Оцука) довольно прямолинейны в своём убеждении, что изначально эти ресурсы бесхозны, а эгалитарное ограничение на их присвоение — всего лишь их конкретизация оговорки Локка. Разве что, Мозли настаивает на том, что изначально ресурсы находятся в коллективной собственности, но это скорее спор о формулировках. Потому как то, что Мозли имеет в виду под «коллективной собственностью», и есть состояние их изначальной «бесхозности». Концептуально нет никакой разницы между тем, что ресурсы никому не принадлежат (никто не имеет на них хофельдианских claim-rights), и тем, что ресурсы принадлежат всем на условиях свободного пользования (все имеют на них хофельдианские liberty-rights). Отсутствие у кого-либо прав на исключение, т.е. прав собственности, автоматически влечёт за собой наличие прав свободного пользования для всех. В этом простом смысле в коллективную собственность верят вообще все либертарианцы, ведь иначе бы было невозможно присваивать ресурсы, не имея прав использовать их.

Возможно, Михаил имел в виду не просто коллективную, а совместную собственность (joint ownership), при которой собственники коллективно распоряжаются активом и никто не имеет на него исключительных притязаний. Однако единственный человек, реально защищавший левое либертарианство совместной собственности — Джеймс Грюнебаум, и он написал об этом ровно одну книгу в 1987 году. Схожие идеи рассматривались, но не систематически защищались Алланом Гиббардом (1976) и Джоном Эксделлом (1977). Мягко скажем, повестка не особо актуальная для реальных левых либертарианцев.

Куда интереснее, однако, почему для правых либертарианцев идея коллективной собственности вообще является причиной для скепсиса в отношении левого либертарианства? Ведь ни у кого нет проблем с идеей изначальных и неприобретённых прав на своё тело. Почему вдруг природные ресурсы должны обязательно присваиваться из состояния бесхозности? Лучший аргумент, как ни странно, предложили именно левые либертарианцы: если бы всеми ресурсами люди имели право распоряжаться только коллективно, то никто не имел бы никакой эффективной автономии. Ведь тогда любое вовлечение ресурсов в какой-либо свой индивидуальный проект требовало согласия всех остальных, а это довольно трудозатратно и не очень соответствует духу личной свободы. Но если правые либертарианцы соглашаются с этим, то они попадают в ловушку, выставленную Джеральдом Коэном. Ведь если в определении надлежащей формы собственности для нас имеет значение не просто формальная свобода (её первоначальная совместная собственность на все ресурсы не отменяет), а именно эффективная свобода, то почему нам нужно иметь праволибертарианские права собственности, а не что-то более эгалитарное? Что-то в духе Ван Парайса или Петтита, например?

Является ли неравенство проблематичным? Дискриминируют ли распределительные программы образ жизни трудолюбивых людей? Почему для Нозика любое перераспределение несправедливо? Могут ли малоимущие люди быть автономными? Эти и другие вопросы обсуждаем с Константином Морозовым в подкасте о либеральном эгалитаризме и проблеме распределения благ, который уже доступен в расширенной версии на Бусти и Патреоне.

Неолиберальный этос

Михаил пишет очень странные вещи про неолиберализм. Основной конечный тезис, если я его правильно понял, примерно в том, что неолибералам не нужно прививать гражданам какой-то новый этос, потому что неолиберальный этос и так выражает моральные интуиции обычных людей. Зато левым придётся такой этос прививать через «cоциальную инженерию и танцы с бубном», потому что моральный здравый смысл несовместим с бесплатной медициной и перераспределением в пользу бездельников. Как последний тезис при явной нелюбви Михаила к «социальной инженерии» сочетается с его любовью к БОД — остаётся непонятным.

Во-первых, а в чём, собственно, проблема с продвижением какого-либо социального этоса? Так ли очевидно, что неуместно использовать «социально-инженерские танцы с бубном», чтобы отучить людей, например, воспринимать чёрных как недочеловеков, что было широко распространённым убеждением в нашем недавнем прошлом? Человеческие сообщества 20, 100, 300 или 1000 лет назад были полны аморальных практик и предрассудков. И не так уж очевидно, что моральный прогресс — штука детерминированная, а потому не требующая, чтобы ей активно содействовали.

Так, человек близких Михаилу взглядов Ростислав Капелюшников в числе прочего критикует БОД за то, что бесплатная раздача денег «безработным тунеядцам» противоречит моральным интуициям большинства людей. Сторонникам БОД не составит труда выдвинуть рациональные контраргументы против этой позиции. Однако разве ответственное государство, занимающееся подобной перераспределительной политикой, не обязано смягчить её интуитивное непринятие со стороны собственных граждан, продвигая соответствующий этос? В конце концов, если население не воспринимает какую-то политику как справедливую, то едва ли она будет эффективна, даже если её справедливость — вопрос морального факта, а не мнений и установок большинства людей.

Во-вторых, а так ли прав Михаил, утверждая, что моральные интуиции большинства людей на стороне неолибералов, а не левых? Учитывая, что Михаил ссылается на личный опыт, а не реальную статистику, очень уж просто предположить, что распространённость таких интуиций объясняется гиперпредставленностью среди знакомых Михаила правых либертарианцев. В социальной среде, из которой вышел я, политизированные и аполитичные люди в целом согласны, что большое неравенство само по себе плохо, а бесплатная медицина — фундаментальное право человека. Двухминутный ресёрч в гугле показал, что в вопросе платной медицины на одной стороне с Михаилом моральные интуиции всего 3% участников соответствующего соцопроса. В непринятии неравенства россияне по соцопросам также показывают значительное согласие.

Иными словами, по крайней мере в РФ левым не особо нужно прибегать к социальной инженерии, чтобы привить россиянам особый социальный этос. Напротив, это «праволиберальным» политикам пришлось бы раскручивать маховик «танцев с бубном», чтобы привить местному населению доверие к предпринимателям, уровень которого пока остаётся здесь довольно низким. Конечно, тут легко возразить, что подобные моральные интуиции большинства россиян легко объяснить нашим советским прошлым, а в СССР социальной инженерией занимались достаточно активно. Но если уж мы будем исходить из того, что социальная инженерия — это что-то отрицательное независимо от того, насколько возвышенные цели с её помощью преследуются, то и в отношении массового убеждения россиян об их фундаментальном праве на бесплатную медицину мы можем лишь разводить руками и надеяться, что оно само рассосётся.

ИИ-арт и общее благо

Последние несколько дней с главной сайта ArtStation не пропадают картинки людей, протестующих против публикаций ИИ-арта на платформе. Официальная позиция ArtStation допускает использование ИИ в создании картинок, но разрешает запрещать использовать свои арты для обучения ИИ — нужно поставить тэг "NoAI". По умолчанию, однако, в лучших традициях Санштейна и Талера весь непомеченный арт доступен для обучения ИИ. Думаю, не стоит уточнять, какие это имеет морально неблаговидные последствия по части эксплуатации труда художников.

Интереснее (и не так очевидно), как все эти драмы вокруг ИИ-арта перекликаются с типично аристотелианскими темами. Любое сообщество объединяется вокруг какого-то общего блага. В случае ArtStation, объединяющего между собой художников и просто любителей красивых картинок, этим общим благом является эстетический опыт — один из самых частых фигурантов различных списков общечеловеческих благ. И если рассматривать в качестве главной функции ArtStation продвижение эстетического опыта, то не должно быть особых проблем с ИИ-артом. Разве многообразие инструментов в реализации эстетических свойств не способствует продвижению этого блага?

Но это внешний взгляд человека, который не является частью сообщества. Как и в случае ИИ-энтузиастов, которые что-то там бубнят сейчас про «неизбежность прогресса» и неолуддизм. Если кто-то хочет критиковать протесты против ИИ-арта убедительно, то ему нужна перспектива «изнутри сообщества». А изнутри сообщества ArtStation общее благо не выглядит как эстетический опыт. Скорее, таким общим благом для участников платформы является, как называет это Марк Мёрфи, «превосходство в работе и игре». Посудите сами: люди вкладывают немало времени, сил и зачастую денег в улучшение своих навыков, приобретение подходящих инструментов и непосредственно сам процесс рисования. Ради чего всё это? Обыкновенного эстетического услаждения себя и подписчиков? Или раскрытия новых граней собственного потенциала, креативности и фантазии?

Вменять кому-то конкретную мотивацию — дело наблагодарное. Очевидно, протестовать против ИИ-арта можно по разным причинам, включая и эксплуатацию труда художников, и простую неприязнь к ИИ-стилистике, и обыкновенную солидарность с остальным арт-сообществом. Несомненно, однако, что в этом списке найдётся место и озвученному нами доводу. Для многих людей арт-сообщество — это место, куда они приходят ради самосовершенствования, а другие члены сообщества для них — это те, кто своим примером мотивирует их к совершенствованию. ИИ, в свою очередь, на такое самосовершенствование не способен, да и вообще не субъектен. Так ли странно, что потратившие годы на совершенствование навыков художники воспринимают как вторжение в своё пространство наличие на их платформе ИИ-арта, перетягивающего на себя внимание и признание со стороны талантливых и достойных художников?

В Интернете есть ещё один пример такого аристотелианского сообщества — спидраннеры. Люди в сообществе затрачивают десятки часов на заучивание маршрута и различных хитростей, чтобы выжать из себя самое быстрое возможное прохождение какой-нибудь игры. Однако даже самый талантливый спидраннер никогда не сравнится по результативности с TAS. Нужно ли удивляться, что в сообществе есть неоспоримый консенсус, что прохождения TAS должны находиться в отдельной категории, а все самые хайповые категории — это только для органических людей и без всякого стороннего ПО? Здесь есть понимание, что общее благо сообщества достижимо только в том случае, если между членами сообщества есть согласие в их видении этого блага. Сообщество ArtStation пытается предложить такое видение и, нравится это кому-то или нет, там не находится места ИИ-арту. Возможно, администрация платформы не согласна в этом со своим сообществом, но разве в сообществах политических не бывает такого, что государству и гражданскому обществу сложно прийти к консенсусу насчёт общего блага?

Что будет, если делёзианец и аналитический философ заведут дискуссию об аниме? Получится подкаст, в котором Иван Белоногов и Константин Морозов рассказывают о влиянии искусства на мир, проблеме сильного искусственного интеллекта, актуальной и виртуальной реальности, культурных особенностях Японии и множестве философских концептов, зашитых в самые разные аниме от «Наруто» до «Эрго Прокси».

https://youtu.be/ENXzjby5KUk

Последовательная либертарианская позиция по открытым границам

Так как доступа к «Литере» уж давно нет, дублирую свои статьи оттуда здесь. События уходящего годы вынудили миллионы людей мигрировать. Миграция — это всегда тяжёлое решение, но зачастую оно необходимо для спасения человеческих жизней. И даже для тех, чьей стране посчастливилось не впасть в череду политических кризисов, миграция может быть оправданным способом спасти свою жизнь. Или хотя бы сохранить её достойный уровень.

Либертарианцы должны лучше, чем кто-либо, понимать, насколько разрушительны и морально тревожны государственные ограничения в сфере миграционного контроля. К сожалению, как в России, так и на западе либертарианство как политический бренд активно используется правыми популистами, которые выступают против свободы передвижения. Однако либертарианская теория не оставляет никакого пространства для защиты миграционных ограничений.

Либертарианский подход к загрязнениям окружающей среды

Продолжаю под конец года выкладывать свои статьи с почившей «Литеры». Даже за пределами своего правопопулистского крыла либертарианцы печально известны как противники любой политики, направленной на защиту окружающей среды. Но эта позиция не только довольно непрактична. В действительности она не соответствует даже идеальной либертарианской теории, рассматривающей права собственности людей как абсолютные.

Я постарался рассмотреть, какие реальные политические последствия влечёт за собой либертарианская абсолютизация прав собственности в рамках идеальной теории. Горькая (для кого-то) правда состоит в том, что идеальная теория абсолютизированных прав собственности влечёт даже более строгое противодействие загрязнению, чем в случае реальных зелёных. К счастью, либертарианство оставляет нам теоретический инструментарий для выработки более практичного и умеренного подхода к проблеме загрязнений.

С Новым годом! Наступающий будет лучше уходящего!

Нейро-сама должна вести онлайн-семинары по этике

Либертарианство за налоги на красивых?

Традиционно либертарианцы считаются главными противниками налогообложения. Поэтому кажется само собой разумеющимся, что они не поддержат разные эксцентричные предложения по налогам, такие как «налоги на красоту» и «налоги на рост». Однако один из самых ярких либертарианских философов Гиллель Штайнер давно поддерживает идею «налога на гены».

Чем мотивирована столь необычная идея? Как подобный налог сочетается со стандартными либертарианскими обязательствами? В чём отличие предложения Штайнера от «налогов на рост»? И какие возможны теоретические альтернативы, чтобы удовлетворить те моральные интуиции, к которым апеллирует Штайнер?

Что такое естественное право? Обыденно мы знакомы с законом и правом как с политически установленными нормами, которые могут меняться по воле уполномоченных людей. Из-за этого некоторые люди с подозрением относятся к самому словосочетанию «естественное право», упуская из виду, что в философии под ним подразумевается особый вид этики, которая через обращение к человеческой природе пробует выделить универсальные блага. В этом смысле естественное право является совсем не тем же, что и право юридическое, а поэтому в своей статье Константин Морозов рассказывает о естественно-правовой традиции в этике и проясняет разнообразные нюансы этого подхода.

У МакГинна есть интересная идея о моральном паразитизме, которую он подает как провокационный вариант ответа на вопрос о том, как возможен подлинный альтруизм в мире эгоистичных генов? Если коротко, то он обращает внимание на эволюционную стратегию паразитизма (например, паразитизм кукушек по отношению к камышовкам). Далее он упоминает про представление Докинза о расширенном фенотипе, согласно которому фенотип паразита-манипулятора (кукушки) включает среду и тело манипулируемого (камышовки). Собственно, человеческую способность к бескорыстной заботе, состраданию и моральному поведению МакГинн трактует таким образом, что «(кажущийся) альтруизм других людей по отношению ко мне – это просто мои гены, расширяющие свой фенотип в направлении поведения других людей».

Несомненно, в этом ходе сразу узнается старое доброе ницшеанство – у Ницше есть слабые люди, которые придумывают мораль для защиты от сильных, у МакГинна «паразиты», продвигающие свои гены за счёт других. Причем, последний упускает возможность сделать интересное и не менее провокативное следствие из своей теории. Так, он упоминает, что отношения между паразитом и тем, на ком он паразитирует, представляют собой «гонку вооружений», которая постепенно приходит к равновесию, когда жертва паразитизма «соглашается» на какую-то степень эксплуатации. В этом смысле дебаты между моральными реалистам и антиреалистами можно было бы назвать человеческим аналогом такой гонки вооружений.

И вот здесь можно упомянуть о главной особенности позиции МакГинна, которая реально отличает его от каких-либо форм ницшеанства или аналогичного бунта воли против моральных устоев. Он считает, что гипотеза морального паразитизма совместима с моральным реализмом. Это значит, что человек, который под воздействием манипуляции со стороны другого ведёт себя альтруистично, действительно может совершать нечто правильное и морально похвальное. И это интересная находка, поскольку получается, что аморальная (или «паразитическая») генеалогия морали не противоречит возможной объективности морали. Как пишет сам МакГинн, если бы у камышовок была мораль, то воспитание кукушки определенно показывало морально респектабельный характер самой камышовки.

Поскольку идея предполагается провокацией, то для соответствующего эффекта мне нужно её вовремя отпустить, что я и делаю, но напоследок замечу, что моральный паразитизм чем-то напоминает мою идею морального протекционизма. Только, если МакГинн говорит о биологическом фундаменте, который реализуется «паразитами» и без осознанного намерения, то я писал о вполне намеренной модели взаимодействия с моралью, призванной служить целям расширенной защиты интересов. Интересно то, что протекционизм не исключает паразитизм (и наоборот), а поэтому манипулятивный эгоизм на уровне предрасположенностей может дополняться осознанной стратегией манипуляций с публичной моралью. Но тогда у нас появляется ещё и реверсивная опция: некий моральный протекционист может быть в схеме морального паразитизма жертвой, а поэтому его расширенная защита интересов может оказаться защитой от в том числе расширенного фенотипа морального паразита.

Что такое любовь?

Вадим Васильев: Я очень серьёзно отношусь к любви. Для меня это смысл жизни, честно вам скажу. И это большая загадка для меня. Я только одно знаю точно: она связана с преданностью, и тут любовь не разбрасывается, она всегда концентрирована. И для меня это слишком важная вещь, чтобы я мог ответить беспристрастно. Это основа моего существования. И я не в силах её до конца проанализировать.

Дмитрий Волков: Любовь — это глубокая привязанность одного человека к другому, в какой-то мере необоснованное выделение одного человека из всего универсума других людей. «Необоснованное» в смысле «объективно не обоснованное», а субъективно может быть даже очень обоснованное. Любовь — это также возможность смотреть, хотя и временно, на мир глазами другого человека.

Маркус Габриэль: Любовь — это своего рода отношение. Это, конечно, не значит, что если вы влюблены, то у вас должны быть отношения; я имею в виду, что, чисто логически, «любовь» есть вид отношений, и это особый вид отношений, которые вы можете изучать только изнутри. Так что я не думаю, что можно дать адекватное определение любви. Чтобы дать определение, нужно изучить, что это за отношение, каковы его особенности. Но скоро вы столкнетесь с проблемой, что разные люди имеют разные взгляды на то, что такое любовь. Из-за этого порой и случаются расставания.

Фёдор Гиренок: Любовь в любых смыслах — это использование абсурда, это механизм парализации ума. Ум должен быть парализован, блокирован, разрушен. С тем, чтобы освободить пространство для моего чувства. Я хочу любить. И это желание любви имеет шанс на успех в случае, если ум парализован, блокирован. А блокирует его абсурд. Поэтому там, где любовь, там абсурд, открывающий возможность чувству. Поэтому любить — это, фактически, проходить через ситуации абсурдные, нелепые. Чувство любви чудом открывается. Современный человек не может любить, он потерял эту способность, он слишком много занимался деабсурдизацией мира и самого себя, настолько продвинулся в этой работе, что его интеллект (не самая главная характеристика человека) доминирует, закрывает возможность для освобождения чувств. А человек есть освобожденное чувство, а не интеллект. Интеллект — это то, что может делать любая машина. Сознание и интеллект абсолютно различны. Они не имеют никакого отношения друг другу. Интеллект — враг сознания так же, как он враг чувства. Сознание там, где любовь, а не там, где интеллект.

Филипп Гофф: Это сложный вопрос. Если вы верите в объективное благо, то в любви есть что-то важное. Я не могу сказать больше, хотя мне нравится любовь.

Дмитрий Зайцев: В свое время Армстронг или кто-то другой из великих музыкантов сказал, что если вы спрашиваете меня, что такое джаз, то я думаю, что вы никогда в жизни не поймете, что такое джаз. Это не потому, что все остальные ущербны, а Армстронг такой хороший; или я такой хороший, я знаю, что такое любовь, но вам не скажу. Не в этом дело. Чувство это очень личное, есть много разных любовей: к существу того же пола, другого пола, к Родине, к животным. Наверное, стоит как-то все эти ощущения любви разными субъектами каким-то образом собрать вместе и посмотреть, что в них общего. На мой взгляд, этого сделать практически невозможно.

Энди Кларк: Любовь — это что-то вроде безусловной преданности чему-то или кому-то. Или почти безусловной. Скажем так: любовь настолько близка к безусловной преданности кому-то или чему-то, насколько это в принципе разумно.

Анна Костикова: Я уверена, что любовь в принципе возможна только на основании свободы воли. И в этом смысле и свобода абсолютна, и любовь абсолютна. Но любовь, выстроенная на свободе воли, может ограничить в определенном смысле то, что мы понимаем под беспредельностью воли.