Forwarded from Нормальные новости
Церковь Преображения Господня в Кижах открылась для посетителей спустя 40 лет.
Выдающийся памятник русского деревянного зодчества закрыли для посещений в 1980 году. Через 10 лет Кижский погост включили в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Активная фаза реставрации началась в 2009 году.
По ссылке фотографии в большом разрешении.
Выдающийся памятник русского деревянного зодчества закрыли для посещений в 1980 году. Через 10 лет Кижский погост включили в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Активная фаза реставрации началась в 2009 году.
По ссылке фотографии в большом разрешении.
В 1929 году была объявлена свобода атеистической пропаганды, и тогда же были введены непомерные налоги для церквей. Большинство из них закрылось, а в их помещениях стали проводить дискотеки или показывать фильмы.
Вместо обычных для праздника святой Пасхи богослужений стали вводить новые обычаи. В народе их прозвали «красной Пасхой» или «красным карнавалом». Большевики придумали, что вместо службы в церковь молодые люди должны приходить на шествия с факелами или крёстные коммунистические ходы.
В Страстную пятницу, когда, согласно религиозным правилам, нужно придерживаться телесного воздержания, большевики проводили танцы в зданиях церквей. Ходить на них формально было необязательно, но неявка на мероприятие могла обернутся большой проблемой. Кроме того, во время всей Пасхальной недели в храмах показывали кинофильмы, где пропагандировались новые ценности.
Традиционно на Воскресение Господне люди не работали, но с 1930 года всё изменилось. На саму Пасху в СССР люди выходили на субботники и работали, а пионерам и комсомольцам читали антирелигиозные лекции. В колхозах и деревнях работникам давали выездные задания, а школьников отвозили на экскурсии.
Традиция ходить на кладбище в праздник Пасхи сложилась во времена Советского Союза. Власть не приветствовала желание граждан посещать церковь, освящать куличи и яйца, поэтому люди стали вместо этого посещать могилы родных и близких. Осталась традиция и после распада Советского Союза.
С точки зрения Церкви ходить на кладбище в Светлое воскресенье не нужно. В этот день принято радоваться, а не скорбеть, заупокойные службы и панихиды не проводятся и в течение Страстной недели.
Вместо обычных для праздника святой Пасхи богослужений стали вводить новые обычаи. В народе их прозвали «красной Пасхой» или «красным карнавалом». Большевики придумали, что вместо службы в церковь молодые люди должны приходить на шествия с факелами или крёстные коммунистические ходы.
В Страстную пятницу, когда, согласно религиозным правилам, нужно придерживаться телесного воздержания, большевики проводили танцы в зданиях церквей. Ходить на них формально было необязательно, но неявка на мероприятие могла обернутся большой проблемой. Кроме того, во время всей Пасхальной недели в храмах показывали кинофильмы, где пропагандировались новые ценности.
Традиционно на Воскресение Господне люди не работали, но с 1930 года всё изменилось. На саму Пасху в СССР люди выходили на субботники и работали, а пионерам и комсомольцам читали антирелигиозные лекции. В колхозах и деревнях работникам давали выездные задания, а школьников отвозили на экскурсии.
Традиция ходить на кладбище в праздник Пасхи сложилась во времена Советского Союза. Власть не приветствовала желание граждан посещать церковь, освящать куличи и яйца, поэтому люди стали вместо этого посещать могилы родных и близких. Осталась традиция и после распада Советского Союза.
С точки зрения Церкви ходить на кладбище в Светлое воскресенье не нужно. В этот день принято радоваться, а не скорбеть, заупокойные службы и панихиды не проводятся и в течение Страстной недели.
А вот результат отсутствия «преступления».
Пасха. Фото Александра Чекменёва, Украина, 1994-2013
Пасха. Фото Александра Чекменёва, Украина, 1994-2013
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
В этом году Александру Сергеевичу Пушкину исполнилось бы 222 года. Столько не живут, но столько помнят. Потому что — «наше все».
В1948 году отмечалось 50-летие МХАТа. Впервые вместе на сцене оказались самые известные тенора XX века: Сергей Лемешев и Иван Козловский единственный раз спели дуэтом. Вдове Антона Чехова, Ольге Книппер-Чеховой, которая множество раз выходила на сцену в роли Раневской, они посвятили арию Ленского «Я люблю Вас, Ольга» с немного переделанным текстом. Завершалось обращение словами: «… мы будем ходить туда, где вечно будет цвести благоухающий вишневый сад».
Пути обоих теноров пересеклись в Большом театре. Козловский поступил туда на службу в 1925 году, он дебютировал партией Альфреда в «Травиате». Лемешев стал выступать в Большом на шесть лет позже, в 1931 году. Его первой ролью был Берендей в «Снегурочке». Оба артиста пели герцога в «Риголетто», Фауста в одноименной опере, Владимира Игоревича в «Князе Игоре», Индийского гостя в «Садко».
Друг с другом «конкуренты» не конфликтовали. Лемешев писал в своей автобиографии: «Слушая почти все спектакли Ивана Семеновича, я стал разбираться в особенностях его вокального аппарата, техники и интерпретации. Иногда, впрочем, мысленно вступал с ним в спор, что-то не принимал. Но всегда восхищался».
Враждовать начали поклонницы. Быстро сформировались два «фан-клуба» — лемешистки и козловитянки. Со временем в театральной среде к ним приклеилось название «сырихи»: по одной из версий, из-за магазина, располагавшегося недалеко от квартиры Лемешева, где поклонницы ждали Сергея.
Дамы преследовали кумиров, а после спектаклей нередко затевали драку «стенка на стенку». Внучка Козловского, Анна, рассказывала, что особенно преданные поклонницы пытались залезть в окно их квартиры по водосточной трубе: самых упорных потом снимали пожарные, в особо сложных случаях — с помощью брандспойта.
Наивысшим достижением было заплатить гардеробщику баснословную по тем временам сумму 200 рублей, чтобы получить возможность пару минут постоять в калошах кумира. Теноров провожали до подъездов, ломились в гримерки с огромными букетами. А лемешистки демонстративно выходили из зала после убийства Ленского в «Евгении Онегине» — так они показывали, что больше в спектакле слушать некого.
Пути обоих теноров пересеклись в Большом театре. Козловский поступил туда на службу в 1925 году, он дебютировал партией Альфреда в «Травиате». Лемешев стал выступать в Большом на шесть лет позже, в 1931 году. Его первой ролью был Берендей в «Снегурочке». Оба артиста пели герцога в «Риголетто», Фауста в одноименной опере, Владимира Игоревича в «Князе Игоре», Индийского гостя в «Садко».
Друг с другом «конкуренты» не конфликтовали. Лемешев писал в своей автобиографии: «Слушая почти все спектакли Ивана Семеновича, я стал разбираться в особенностях его вокального аппарата, техники и интерпретации. Иногда, впрочем, мысленно вступал с ним в спор, что-то не принимал. Но всегда восхищался».
Враждовать начали поклонницы. Быстро сформировались два «фан-клуба» — лемешистки и козловитянки. Со временем в театральной среде к ним приклеилось название «сырихи»: по одной из версий, из-за магазина, располагавшегося недалеко от квартиры Лемешева, где поклонницы ждали Сергея.
Дамы преследовали кумиров, а после спектаклей нередко затевали драку «стенка на стенку». Внучка Козловского, Анна, рассказывала, что особенно преданные поклонницы пытались залезть в окно их квартиры по водосточной трубе: самых упорных потом снимали пожарные, в особо сложных случаях — с помощью брандспойта.
Наивысшим достижением было заплатить гардеробщику баснословную по тем временам сумму 200 рублей, чтобы получить возможность пару минут постоять в калошах кумира. Теноров провожали до подъездов, ломились в гримерки с огромными букетами. А лемешистки демонстративно выходили из зала после убийства Ленского в «Евгении Онегине» — так они показывали, что больше в спектакле слушать некого.
Вспоминает дирижёр Кирилл Кондрашин.
История была такова. Меня и Покровского вызвал к себе Солодовников. Он имел обыкновение, сидя за столом, оттопыривать нижнюю губу и, не глядя на человека, говорить медленно и размеренно: «Вот, Борис Александрович и Кирилл Петрович, имейте в виду, что будет юбилей МХАТа… (дальше он говорит более быстро). Нужно, чтобы вы сделали приветствие от Большого театра. Желательно использовать и хор и оркестр. Хорошо бы, чтобы приветствие было веселое, но учтите, что это не капустник — все должно быть в достаточной степени солидно и без хохм. Вот подумайте, что вы можете предложить».
Коронным номером должно было быть выступление двух знаменитых теноров Лемешева и Козловского с персональным обращением к Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой: «Я люблю Вас, Ольга». Начиналось приветствие полонезом, во главе шли Голованов с Неждановой, затем все старейшины проходили на сцену, и кончалось все приветствием «Славься», которое хор пел внизу, в подвале.
Мы доложили весь план Солодовникову. Он сказал: «Хорошо, начинайте работать. Мой вам совет, привлекайте лучших певцов к этой работе. Учтите, что они — народ обидчивый, поэтому лучше будет, если вы каждому по отдельности объясните, как и что. Понятно расскажите, что делает другой, чтобы они не смущались…»
Последними остались Козловский с Лемешевым. Лемешева мы вызвали первым, с ним разговор был легче, он сейчас же согласился: «С удовольствием, пожалуйста! Я вас прошу мне дать текст, я тридцать лет пою эту партию, мне трудно будет выучить».
Я пообещал подчеркнуть, что ему надо петь. И разбил так, чтобы первую фразу «я люблю вас», начинал Козловский, вторую, «я люблю вас, Ольга» — Лемешев. Дальше шло «Вы всегда пленяете сердца талантом. Мы вас будем любить всегда» и кончилось все это «…мы будем ходить туда, где вечно будет цвести благоухающий Вишневый сад». И тут они «перебивают» друг друга.
История была такова. Меня и Покровского вызвал к себе Солодовников. Он имел обыкновение, сидя за столом, оттопыривать нижнюю губу и, не глядя на человека, говорить медленно и размеренно: «Вот, Борис Александрович и Кирилл Петрович, имейте в виду, что будет юбилей МХАТа… (дальше он говорит более быстро). Нужно, чтобы вы сделали приветствие от Большого театра. Желательно использовать и хор и оркестр. Хорошо бы, чтобы приветствие было веселое, но учтите, что это не капустник — все должно быть в достаточной степени солидно и без хохм. Вот подумайте, что вы можете предложить».
Коронным номером должно было быть выступление двух знаменитых теноров Лемешева и Козловского с персональным обращением к Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой: «Я люблю Вас, Ольга». Начиналось приветствие полонезом, во главе шли Голованов с Неждановой, затем все старейшины проходили на сцену, и кончалось все приветствием «Славься», которое хор пел внизу, в подвале.
Мы доложили весь план Солодовникову. Он сказал: «Хорошо, начинайте работать. Мой вам совет, привлекайте лучших певцов к этой работе. Учтите, что они — народ обидчивый, поэтому лучше будет, если вы каждому по отдельности объясните, как и что. Понятно расскажите, что делает другой, чтобы они не смущались…»
Последними остались Козловский с Лемешевым. Лемешева мы вызвали первым, с ним разговор был легче, он сейчас же согласился: «С удовольствием, пожалуйста! Я вас прошу мне дать текст, я тридцать лет пою эту партию, мне трудно будет выучить».
Я пообещал подчеркнуть, что ему надо петь. И разбил так, чтобы первую фразу «я люблю вас», начинал Козловский, вторую, «я люблю вас, Ольга» — Лемешев. Дальше шло «Вы всегда пленяете сердца талантом. Мы вас будем любить всегда» и кончилось все это «…мы будем ходить туда, где вечно будет цвести благоухающий Вишневый сад». И тут они «перебивают» друг друга.
В просьбах помолиться он не отказывал ни богатым, ни бедным, ни знатным, ни простому люду. И Господь принимал его молитвы. На литургии отец Иоанн молился горячо, требовательно, дерзновенно. Протоиерей Василий Шустин так описывает одну из литургий отца Иоанна, на которой он побывал в юношеском возрасте. "Великим постом я приехал с моим отцом в Кронштадт, чтобы поговеть у отца Иоанна. Но так как оказалось невозможным лично исповедоваться у него, нам пришлось исповедаться на общей исповеди. Пришел я с моим отцом к Андреевскому собору еще до звона. Было темно - только 4 часа утра. Хотя собор был заперт, народу около него уже стояло порядочно. Нам удалось накануне достать у старосты пропуск в алтарь. Алтарь был большой, и туда впускали до ста человек. Через полчаса приехал о. Иоанн и начал служить утреню. К его приезду собор наполнился до отказа, а он вмещал в себя более пяти тысяч человек. Перед амвоном стояла решетка, чтобы сдерживать богомольцев. Канон на утрени читал сам отец Иоанн.
К концу утрени началась общая исповедь. Сначала батюшка прочел молитвы перед исповедью. Затем сказал несколько слов о покаянии, и громко на весь собор воззвал к людям: "Кайтесь!" - Тут стало твориться нечто невероятное. Раздались вопли, крики, устное исповедание тайных грехов. Некоторые стремились выкрикнуть свои грехи, как можно громче, чтобы батюшка услышал и помолился за них. А батюшка в это время, став на колени и касаясь головой престола усердно молился. Постепенно крики превратились в плач и рыдания. Продолжалось так минут пятнадцать. Потом батюшка поднялся и вышел на амвон; пот градом катился по его лицу. Раздавались просьбы помолиться, но другие унимали эти голоса, и собор наконец стих. Тогда батюшка, высоко подняв епитрахиль, прочитал над народом разрешительную молитву и обвел епитрахилью над головами собравшихся. После этого он вошел в алтарь, и началась литургия.
За престолом служило двенадцать священников и на престоле стояло двенадцать огромных чаш и дискосов. Батюшка служил напряженно, выкрикивая некоторые слова, и являя как бы особое дерзновение перед Богом. Ведь сколько кающихся душ он брал на себя! В конце долго читали молитвы перед причастием, потому что надо было приготовить много частиц для причастия. Для Чаши поставили перед амвоном особую подставку между двумя решетками. Батюшка вышел около девяти часов утра, и стал причащать людей.
Батюшка несколько раз окрикивал, чтобы не давили друг друга. Тут же около решеток стояла цепь городовых, которые сдерживали народ и держали проходы для причащающихся. Несмотря на то, что одновременно еще два священника приобщали по сторонам храма, батюшка кончил причащать после двух часов дня, несколько раз беря новую Чашу. ... Удивительно трогательная это была картина Вечери Любви. Батюшка не имел на лице ни тени усталости, с веселым, радостным лицом он поздравлял всех. Служба и Святое Причастие дали нам столько бодрости и сил, что мы с отцом не чувствовали никакой усталости. Испросив у батюшки благословение, мы, наскоро пообедав, поехали домой".
К концу утрени началась общая исповедь. Сначала батюшка прочел молитвы перед исповедью. Затем сказал несколько слов о покаянии, и громко на весь собор воззвал к людям: "Кайтесь!" - Тут стало твориться нечто невероятное. Раздались вопли, крики, устное исповедание тайных грехов. Некоторые стремились выкрикнуть свои грехи, как можно громче, чтобы батюшка услышал и помолился за них. А батюшка в это время, став на колени и касаясь головой престола усердно молился. Постепенно крики превратились в плач и рыдания. Продолжалось так минут пятнадцать. Потом батюшка поднялся и вышел на амвон; пот градом катился по его лицу. Раздавались просьбы помолиться, но другие унимали эти голоса, и собор наконец стих. Тогда батюшка, высоко подняв епитрахиль, прочитал над народом разрешительную молитву и обвел епитрахилью над головами собравшихся. После этого он вошел в алтарь, и началась литургия.
За престолом служило двенадцать священников и на престоле стояло двенадцать огромных чаш и дискосов. Батюшка служил напряженно, выкрикивая некоторые слова, и являя как бы особое дерзновение перед Богом. Ведь сколько кающихся душ он брал на себя! В конце долго читали молитвы перед причастием, потому что надо было приготовить много частиц для причастия. Для Чаши поставили перед амвоном особую подставку между двумя решетками. Батюшка вышел около девяти часов утра, и стал причащать людей.
Батюшка несколько раз окрикивал, чтобы не давили друг друга. Тут же около решеток стояла цепь городовых, которые сдерживали народ и держали проходы для причащающихся. Несмотря на то, что одновременно еще два священника приобщали по сторонам храма, батюшка кончил причащать после двух часов дня, несколько раз беря новую Чашу. ... Удивительно трогательная это была картина Вечери Любви. Батюшка не имел на лице ни тени усталости, с веселым, радостным лицом он поздравлял всех. Служба и Святое Причастие дали нам столько бодрости и сил, что мы с отцом не чувствовали никакой усталости. Испросив у батюшки благословение, мы, наскоро пообедав, поехали домой".