В представлении вестернизированной российской интеллигенции вся политика исторической памяти РФ делится на две части: победобесие и горестно-траурные мероприятия.

Первое – это когда радуются, а должны рыдать: закидали немцев трупами, чтобы пол-Европы потом 40 лет ходило строем и зубрило карлу-марлу (бедненькие, как их жалко, плак-плак). «Нужно ли было сдать Ленинград, чтобы сберечь сотни тысяч жизней?» - это вот оно, родимое.

Второе – это когда рыдают, но рыдают НЕПРАВИЛЬНО. Траурные мероприятия по Беслану есть, но они казенные, апшные, ртшные, фуфуфу. Рыдать нужно правильно, с криками «Путин х**ло» и «Слава Украине!», как товарищи Андерс Аслунд и Энн Эпплбаум завещали. И так во всем и везде.

Музеи памяти на месте магаданских лагерей – плохо. Открытие крупнейшего в стране мемориала жертвам сталинского террора – плохо. А вот таблички «последнего адреса» коллективного пинхуса майкловича роммеля оглы, про которого известно только то, что с 1918-го он работал в ЧК и жил в пятикомнатной с прислугой в центре Москвы, а в 1937-м его расстреляли коллеги, - хорошо.

Разумеется, в формировании исторической памяти вместе с государством должно участвовать и общество. Проблема в том, что опросы о сданном Ленинграде, таблички о расстрелянных пинхусах майкловичах и матные кричалки про Путина на костях детей Беслана не имеют к обществу никакого отношения. Вернее имеют, но не к российскому.