Останавливаюсь на пороге палаты и с удивлением разглядываю сидящего на кровати мужчину. Да он совсем сторик. Тощий, худой, половины зубов нет, лицо серое. В боку трубка, из нее в банку уже налилось крови. И невольно слушаю разговор, который ведут двое раненых. Один крупный, с длинной татуировкой по всему боку. У него из шеи торчит окровавленная марля. Другой - с весёлыми черными глазами, похожий одновременно и на цыгана, и на кота. Лежит с прооперированной рукой.

- Я свою птичку посадил, пошел забирать - бум! - полька прилетела, - говорит крупный, с татуировкой. - А ее же не слышишь, просто идёшь и - бум!
- У нас было - девять человек один снаряд убил, - говорит второй. - Сидишь там в зеленке, как собачка, не можешь выйти. Что это за жизнь - жизнь пятьдесят на пятьдесят каждую секунду.

- Только не понимаю, - говорит первый. - Наши почему такие? В Киев зашли, вышли. Это - первый обман. Второй обман с Курском. Им верить вообще нельзя. Почему наши верят?
- Это политический вопрос, - смеётся кто-то третий с кровати.

Захожу в палату в медицинском костюме. Спрашиваю у старика, неужели и он воюет.
- Воюю. А что? - спрашивает он.
- Как же вас взяли, вы такой худой, - говорю я.
- Там всех берут! - все смеются.
- А что худой, это хорошо, - в палату заходит медбрат-эвакуатор. Они только что привезли новых раненых, от них пахнет войной. - У пули меньше шансов в него попасть. Я - худой, уже год их достаю и до сих пор жив. Вот не смейтесь, лучше заберите меня отсюда.

- А я - толстый, в отца пошел, - говорит раненый с татуировкой. - Что ни делаю, не худею.

- Мне всего пятьдесят лет, - обращается ко мне обиженный старик. - Просто я три дня не ел. В штурмы я не ходил. Я бутылки с водой полторашки ребятам доставлял. Много-много еды и БК. Мы в два рюкзака положили, пошли. Сначала в меня с дронов сбрасывали, я упал, притворился мертвым. Они поверили, и разное стали вокруг меня разбрасывать - "лампочки", чтобы те, кто ко мне подойдут, взорвались. Сейчас есть всякие штуки у них - электромагнитные, когда человек с железом подходит, они взрываются. Есть которые на шаг реагируют. Подходишь, и все. У них все есть.

Санитары завозят в палату каталку. "Давай" - зовут они бойца с татуировкой. Тот встаёт, аккуратно снимает тапки перед каталкой.

- А где наши умельцы? - спрашивает он. - Где наши айтишники? Хохол чего только не придумывает, чтобы убивать нас. Когда русские умы будут думать о своих солдатах? У меня лёгкая операция, - говорит он мне уже с каталки, складывая руки на груди. - Не переживайте за меня. У меня всего маленькая дырочка. Я посплю и все. Я устал. Меня же сегодня ночью ранило, под утро. Крепко посплю под наркозом, отдохну. Ну, с Богом?
- С Богом! - говорю я.
- Я посплю и проснусь! А наши умы должны постоянно думать о нас.

Санитары увозят его в операционную. Скоро я туда пойду. Там уже нет питерских Бедуина и Безухова. Я скучаю здесь по ним и по тому, как Бедуин перед операцией крестил раненого антисептиком. Сейчас тут работает команда московских военных хирургов. А пока мы остаёмся в палате с тремя ранеными.

- И что было дальше? - спрашиваю старика, усаживаясь на кровать того раненого - с татуировкой. - Как вы спаслись?
- Сначала я лежал в молодняке акации и не шевелился, - медленно говорит он. - Когда они улетели, я снял броник, в длину его постелил, снял каску, рядом положил, как будто я там лежу. Дополз до первой точки, нашел там рюкзаки, обложился холодной водой и консервами. Ночью меня уже нашли разведчики, связались с эвакуацией, меня забрали.

- А где вы раньше работали? - спрашиваю я, уже сильно подозревая, что передо мной бездомный, мало что ли я их видела.
- Везде, - отвечает старик. - Работал на черноморском побережье, лодки делал, потом уехал в Оренбург, я сам оттуда, устроился стропальщиком, но мне там не понравилось - многие пили, и из четырех человек работали только двое. Потом я смотрел объявления и нашел, что в Подмосковье на завод требуются работники технику собирать. Я уехал туда, но завод попал под санкции. Я увидел рекламу "Ягоды Карелии" и уехал туда. Но попал только на бруснику, работал всего тридцать дней, заплатили мало, ещё десять дней ездил, искал работу, остался там пилить лес.
- А потом? - спрашиваю, когда он умолкает.
- А потом мне позвонил друг из Твери и сказал, приезжай сюда бани строить, нормальная фирма, не кинут.
- А вы?
- Я поехал. Жил в квартире его жены, она меня постоянно выгоняла, и я плюнул на все. А потом мне помогала одна девушка, она тоже попала в тяжёлую жизненную ситуацию, раньше работала на заводе бухгалтером. Мы вместе искали работу, она нашла - водителем у фермера и помогала мне. Она - единственная, кто в этом мире делал мне добро просто так.
- И вы поэтому ушли в СВО - у вас работы не было?
- Да, но в основном я надеялся, что меня хотя бы там не будут кидать на деньги.
- И кидали?
- Нет, впервые по-человечески обращались. Особенно командир.
- А что он делал?
- Конфеты мне давал. Говорил - "Угощайся. Бери сколько хочешь".

- Значит, вы были бездомным?
- Был. Но я не поэтому пошел в СВО. У меня ещё долг по алиментам. Президент сказал, что эти долги - без срока давности. Дети у меня взрослые, мне надо было алименты все равно заплатить, чтобы приставы от меня отстали. Но и не поэтому я пошел.
- А почему?
- Родину защищать, - серьезно говорит он. - А вон на кровати Дима лежит, который со мной рюкзаки нес. Почему вы его ни о чем не спрашиваете?

Дима быстро отворачивается к стенке, ведь и он похож на бездомного. Он не хочет, чтобы я пытала его такими же вопросами. Я подхожу к нему, вижу, как дрожат его веки. "Дмитрий, - строго говорю я, - вы почему пошли Родину защищать?". "А?! - как бы спросонья вздрагивает он и выпаливает - По зову сердца!". Всхрапывает, не открывая глаз. Ждёт, когда отойду.

- Тебе повезло, - говорит старику молодой, похожий на кота боец. - Выжил на открытом пространстве. Там - ты на 90 процентов двести. Я тоже выжил. Но за меня хотя бы мама молилась. Вы знаете, что удача - это то, что образовывается дома? - обращается он ко мне. - Мама сильно Богу молится, а он сыну удачу посылает. Поэтому ещё мы свой дом защищаем - там же мама.

- Мне холодно, - говорит старик. - Я три дня не ел, меня трясет. Нет ли у вас одеялка?

Я накрываю его плечи одеялом, опускаю колесико капельницы и по глазам его вижу - он думает, что этого бы с ним никогда не случилось, если б не СВО и если бы он так и оставался бомжом.

На входе в операционную прямо сшибает громкая музыка. Хирурги слушают энергичную - "Дом восходящего солнца". Войдя, я слежу за тем, как рану на шее раскрывают. Пальцы в перчатках сразу становятся красными. Над уже открытой раной - дымок. Меня здесь никто не знает. Я тоже в маске. В шаге от операционного стола - нерусский с виду студент. Медицинская шапочка на его голове смотрится как тюбетейка. Он будто к солнце тянет шею туда - к пальцам рыжеватого хирурга. Я уже слышала, что это - светило из Бурденко. Из всех светил чуть ли не самое светлое. В таз летят комки окровавленных тампонов. Я приготавливаюсь стоять долго - до конца операции.

- Зачем? - раздается властный голос. - Ты зачем туда полез?!

Рыжий хирург, светило, так встряхивает головой и так смотрит на ассистента, что мне кажется, не будь очки дужкой закреплены на его затылке, они бы упали в рану. Ассистент что-то бормочет.
- Ты зачем туда полез?! - встряхивает головой светило.
Над столом образуется не совсем та атмосфера, к какой я тут привыкла. Мне кажется, хирург сейчас выставит и меня. В таз летят тампоны, чуть ли не в студента в тюбетейке, но тот сильней вытягивает шею. Кинув взгляд в открытую рану, я выхожу из операционной, про себя думая - была дырочка маленькая, стала большая.

Когда я всё-таки возвращаюсь, играет саксофон. Я представляю себе напрягшиеся жилы на шее музыканта. Мне кажется, у всех за операционным столом - жилы сейчас такие. Только боец с татуировкой, который хотел отдохнуть, расслабленно спит.

Сравниваю этого хирурга с Бедуином, который во всем искал Бога и находил. Говорил, что на пике хирургического вмешательства можно узнать Его. Мои раздумья прерывает голос хмрурга.

- Это какое кольцо? - он смотрит на ассистента. - Это какое кольцо?!

Тот опять бормочет.
- Ты предлагаешь зашивать, а этого не делать? - жестоко спрашивает хирург. - Учитесь считать!

Эти слова он обращает ко всем присутствующим и встречается со мной взглядом. Я выдерживаю, но в конце уже уверена, что он меня выставит - за наглость. Меня спасает прорвавшийся как будто из потустороннего мира русский шансон - он поет о нервной руке, расправляющей на шее черный бант, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви. "Что творится? Что творится на твоей земле?" - спрашивает голос. Никто не реагирует, и я решаю, что хирургам все равно, какую музыку слушать.

Шпатели раздвигают края раны. Теперь она очень большая, кожа - вздутая, побелевшая. Я вспоминаю, как боец э аккуратно ставил тапки под коталку и говорил, что хочет отдохнуть.

- Идите все сюда, покажу, - говорит хирург другим голосом. Мягким, но все равно властным. Все подходят, включая меня и заглядывают в открывшееся окно раны - как будто в другой мир. Светило говорит на непонятном для меня языке, но мне кажется, студент сейчас испытывает почти религиозный экстаз. Врывается Стинг.
- Совсем другое дело! - говорит хирург.
- Гомосятина, - отвечает анестезиолог.
- Почему?
- Не знаю.
- Все готово, - говорит хирург. - Давайте подшивать кожу к трахее.

Пальцы в резине погружаются в уставшую плоть. Я вижу нитки, вижу иголки. Слышу чей-то тихий голос - "Скоро поедем домой". "Мой дом - теперь граница" - шутливо отвечает другой. Слежу за пальцами хирурга и замечаю в них едва-едва заметную дрожь. Это - не первая операция за день. Пару часов назад из госпиталя увезли на следующий этап больше десяти бойцов. Они в окровавленных повязках на носилках, на ногах курили втихаря возле входа. Это было эпическое зрелище. "Что творится на Твоей земле?".

- Зашивайте, - бросает хирург и отходит от стола. У входа я заступаю ему путь и говорю - "Пойдемте, поговорим". Уверена, что он откажется и мне нагрубит. Но в его глазах появляются смешинки. "Пойдёмте" - отвечает он. Кстати, я почти уверена, что в Бога он не верит.

Друзья, коллектив - это вы. А вклад в обороноспособность государства - это вот этот сбор, где мы собрали
1 765 332 рубля. В комментарии я положу видео-отчеты, которые мне были присланы по этому сбору

Высший совет осетин осудил петербургское предприятие, выпускающее осетинские пироги с курицей и свининой. Председатель совета направил письмо владельцу предприятия. "Осетинские пироги выполняют двойную функцию, - написал он, - главенствующая из которых - сакральность: тремя осетинскими пирогами мы обращаемся к Всевышнему с благодарностью за землю и жизнь. При изготовлении пирогов женщины завязывали платком рот, чтобы своим дыханием не осквернить подношение".

Сложный вопрос. С одной стороны я могу понять, почему осетин возмущает присутствие в сакральном несакральных ингредиентов - курицы и мяса. Но для большинства россиян, которые покупают осетинские пироги, эти ингредиенты - такие же, как говядина, сыр, творог. И мне кажется, что просто тогда всем, включая осетин, не надо делать бизнес на сакральном - просто свернуть всю продажу осетинских пирогов, да и все. А то получается, продавать сакральное можно, а добавлять широко употребимые ингредиенты - нельзя

Хирург варит себе кофе, я обдумываю первый вопрос. В чайную заходит один из хирургов, присутствовавших у операционного стола.

– Я просто подумал, – оправдываясь, говорит он, - вы не будете делать ревизию каналов.

– У вас это по-другому принято? – спрашивает светило.

– Не… но как бы… делают поперечный доступ.

– В поперечном вы бы не нашли эту дырку.

– Это было волшебно! – врывается другой хирург. Я никогда не видел такой идеальной трахеостомы!



Светило не реагирует на похвалу, он сидит передо мной и ждет вопросов.

– Почему вы так с ними разговаривали? – спрашиваю его.

– Это элемент воспитания, - отвечает он. – Они – не дети. Мы эту тему обсуждали, и я просил их видео посмотреть. Когда я пришел в операционную, была заминка. Они меня не ждали. Они были… чрезмерно самоуверенны.

– Они не справились бы без вас?

– Думаю, нет. Но я пришел бы в любом случае. Они должны были оценить этот опыт и этот шанс.

– Вы в Москве работаете?

– В Бурденко, - он глотает кофе. – Здесь в командировке. Прислали. Сам бы не поехал. У меня там много раненых. Но просили люди, которым нельзя отказывать. Это – не начальство.

Я спрашиваю, почему же он поехал, если ему эта командировка на границу не интересна. Он медленно объясняет: его интерес – чисто практический. Ему интересно: почему у раненых, приезжающих в Москву, у тех, которые могли бы поправиться, возникают осложнения. Где идеи не срабатывают, на каком этапе?

– И вы поняли уже где?

– В основном да. И это можно исправить. У меня концепция такая – главный госпиталь, вынесенный на периферию. Здесь я выполняю весь объем – какой делал бы в Москве, и если я его делаю здесь, то дальше все должно пройти с лучшим результатом.

– Это уже доказано?

– Нет, но концепция – у меня в голове.

– Вы всегда так уверены в себе?

– Да. А это странно? Вы, когда яичницу готовите, уверены в себе?

– А вам не скучно все знать?

– Все знать невозможно. Но еще раз – на этом этапе происходит какой-то слом. Я приехал и пытаюсь его исправить. Пример – приезжает раненый в Москву. От момента ранения прошло трое и более суток. Некоторые возможности упущены. А здесь у него – несколько часов после ранения, есть возможность помочь. И мы должны что-то сделать здесь, несмотря на то, что происходит вокруг. Можно сказать – «У нас здесь сложная обстановка. Пусть едут дальше, там – тоже врачи. Мы лишь немного оттягиваем». Он едет в Белгород, потом в Москву. Но за это время он не получает всей помощи, и время играет против него. Ты ему оставляешь жизнь, но он платит за нее осложнениями.

– А за пациента – конкретного человека – вы переживаете?

– Нет. У меня так быстро выгорание наступит. В 25 переживал.

Мы еще говорим о том, что главное это всё пережить – сострадание – хоть когда-нибудь, и когда страданий слишком много, и ты захочешь от него закрыться, в тебе все равно будет лежать знание – людям надо помогать, и ты будешь помогать рефлекторно. Ну, говорю в основном я. А хирург говорит, что он – не властный. Но то ранение было анатомически сложным. Трахея спереди покрыта щитовидной железой, и рана прошла через железу, и пока они не располовинили железу, и пока трахея им полностью не открылась…

– Значит, вы в Бога не верите? – почти утвердительно говорю я.

– Нет, - отвечает хирург.

Я оборачиваюсь, и вижу, что за моей спиной два хирурга – затаив дыхание слушают разговор.

(Часть 1)

Часть 2

– Я много читал на эту тему, - говорит светило-хирург.

– Чтобы вернуть веру?

– Чтобы понять, почему люди верят в эти мифы.

Он говорит, что было несколько операций, когда он прямо ставил на то, что Бог должен помочь, но все сыграло против. А я говорю, что из этой развилки можно было выйти в неверие или в нерушимость Божьей воли. Так почему же он выбрал неверие? Хирург держит паузу. Очень долго. Никто в разговорах со мной такой долгой не держал. Я вдруг замечаю на черном окне две картонные иконки. За моей спиной, кажется, не дышат врачи. Почему-то становится очень тоскливо.

–Вы знаете, что комары летят не на свет, а на CO2? – наконец говорит он и хохочет, увидев по моему лицу, что я не знала. – Это же кто-то должен придумать! А если это само по себе получилось, то мы отрицаем всесильность.

– Нет, подождите, - говорю я. – Может быть придумана система и ее законы. И все, вплоть до комара, упорядочивается этими законами.

– Я просто не могу представить, что все это можно придумать и собрать.

– То есть ваши руки просто возятся в плоти, и никто вам не помогает?

– Мозг. Мозг. Мозг работает. Интеллект плюс эмпатия – две составляющие всего. Но я не отрицаю сути.


Я еще приеду в Белгород, и буду думать об этом разговоре, обсуждать его с коллегами. Опять говорить, что, а вот Бедуин во всем искал Бога. И, наконец, сама пойму, что такие прагматичные люди, как светило, приносят гигантскую пользу. Такой и может сделать так, чтобы раненые на первом этапе получили всю возможную помощь и потом не расплачивались за промедление жизнью. Он может упорядочить систему. Даже если он не хочет верить в то, что он все равно играет по ее законам.

Смешно получается с бардами Никитиным. Немолодые барды никак не удовлетворятся жизнью в Америке и концерты устраивают всё-таки в России. Ну правильно, русскоязычным можно зарабатывать только в России. Но один нюанс - концерты они проводят теперь практически подпольные. Они не афишируются, информация о концертах передается из уст в уста, билет стоит 500 рублей.

Афишировать свои концерты барды перестали после скандала - они принимали участие в мероприятиях, собиравших деньги для Украины, а также рекламировали организацию иноагента Акунина, для которого вообще все просто - "Хороший русский - мертвый русский". Когда об этом стало известно, сорвался юбилейный концерт бардов, а поэтесса Юнна Мориц запретила им петь песни на ее стихи. А это - мощные стихи.

Мне лично даже как-то неловко что-то говорить о таких немолодых людях. Хотя им вполне ловко поддерживать проукраинское, но зарабатывать на россиянах, живя в Америке, сюда же приезжая деньги чесать. Если бы не два "но". На личных страницах Никитиных его личный директор говорит, что концерты теперь не будут анонисроваться, их будут проводить тайно - чтобы не подводить организаторов. Это ещё что за тайные сговоры? У нас - открытая страна. И, во-вторых, организатор и место проведение последних концертов Никитина - Дом ученых в Пущине. А это - федеральное государственное учреждение культуры. Его полное название - ФГБУК Дом ученых Пущинского научного центра Российской академии наук. То есть РАН участвует в тайных сборищах?

Согласно уставу учреждения, учредителем и собственником имущества Дома ученых является Российская Федерация - государство, которое последние 2 с лишним года проводит специальную военную операцию на Украине. Мы, конечно, связались с главой Дома учёных, и оказалось, что он никаких проблем не видит в том, что у них выступает проукраинский Никитин. К Никитину вопросов нет. Есть вопросы к Дому учёных.

«Сюда идет. Русский…». «Русский?». «Тихо-тихо, он здесь, он идет к нам». Из голосов сочится ужас. На видео – руки на капоте. Звуки близких прилетов. Это украинские волонтеры Александр Гуманюк и Даниил Захарченко съездили в Украинск, встретили там русского солдата и сняли короткое видео. Они прячутся за машиной, и слово «русский» произносят так, словно оно вмещает всех монстров мира. «Что за передвижения такие?» – раздается голос русского солдата. «Волонтеры эвакуации! Вывозим людей». «Где люди?». «Вон они в подвале – гражданские». «Стой, иди сюда, телефоны» – говорит солдат.

Нет сомнений, что в телефонах украинских волонтеров он нашел бы много интересного, но Гуманюка и Захарченко спасает тетечка с пакетом, робко выходящая из подъезда. «Быстро грузимся» – солдат добавляет нецензурное слово, приказывая волонтерам забирать гражданских и уезжать. Волонтеры нервничают, суетятся – «быстро-быстро». Руки нервно крутят руль. «Смотри, чтоб огонь не открыл. Пригнитесь все!» – в голоса волонтеров, только что умиравших за машиной от страха, возвращаются командные нотки, когда они отъезжают. А почему они испугались? Они просто хорошо знают, что сделал бы солдат ВСУ, встреть он русских волонтеров.

Продолжение в моей колонке в канале "Специально для RT"

https://yangx.top/special_authors/6611

Сейчас все информпространство пропитано ожиданием. Дадут разрешение на дальнобойные удары по России или нет. И вопрос не в том, какой ущерб это может нам нанести - большого не может. Вопрос в том, как отреагирует Россия - разрешит отодвинуть ещё дальше свою Красную Линию или нет. Все это муссирование мировой повесткой темы - "дадут, не дадут" - и затеяно ради ещё большего ущерба, чем сами удары - чтобы россияне разочаровались во власти, которая разрешает двигать свою красную линию до Кремля. Но на носу выборы президента в США, осталось два месяца, Россия ждёт, и надо вынудить ее до того совершить действия, которые вызовут разочарование общества во власти. Это - такая игра с нами. Игра нацелена на нас. Опасная игра, которая приближает апокалиптический сценарий для всех игроков.

И вот мы все занимаемся своими обыденными делами - семья, работа - но подспудно это всё висит над нами. Я, как главный редактор новостного агентства, вижу как смещается читательский интерес - у нас сейчас главное внимание читателей переключилось на сообщения с фронта. Большинство наших читателей ищет информацию о продвижении нашей армии. Все мы хотим проснуться и прочесть, что что-то поменялось, и нелегитимный Зеленский со своей нелегитимной командой освободил сцену.

Я только что вернулась в Москву после недельной поездки по границе, по госпиталям. Знаете о чем в основном спрашивают бойцы, находящиеся на фронте в этом вечном разделе - 50 на 50? Под постоянными стаями птиц. Когда мы с Фадеевым приехали в белгородский госпиталь, я думала, сейчас его завалят вопросами об обеспечении, об эвакуации раненых, о выплатах. Насущными фронтовыми вопросами. Но нет, ему задавали вопросы "политические". Политическими их бойцы называли сами. Первый - "Почему мы им верим?". Почему ушли из Киева? Почему допустили Курск? И даже прямолинейный ответ - "Нас обманули" - вызвал у них настороженность. Да, они не ждали, что им так прямо скажут - "Нас обманули". И сколько еще нас будут обманывать? И почему мы такие? Почему хотим о чем-то договориться с наперсточниками, которые на начальном ещё этапе сделки обдумывают, как бы нас кинуть. Мы можем долго говорить, что мы не такие, но от этого та сторона не станет благороднее. У них нет правил. А это значит, что для нас Зеленский с его командой вообще не должны быть стороной переговоров. Их нет - они нелегитимны. Все, что Зеленский делает после истечения его срока, он делает, как рядовой гражданин, владеющий ОПГ - организованной преступной группировкой.

Нас в последнее время постоянно натягивают на вилку. Не ответишь на разрешение о дальнобойных ударах, которые в военном смысле нам сильно не навредят, ты - слабак, теряешь авторитет в глазах своего же общества. Ответишь жёстко - приближаешь мир к эскалации. А ее эпицентр - тут у нас. Это такая медленная растяжка на вилке. Был в древности такой способ пытки. Помните, как в средние века толпа наблюдала и улюлюкала. Вот сейчас эта толпа - Зеленский, Ермак и их команда. И лично меня больше, чем палач, раздражает толпа.

ТАСС сообщает о том, что москвичкам предложили в течение года сдать антимюллеров гормон - тест на фертильность. Которая тем выше, чем выше показатель этого гормона. Направления на анализ поступают в мобильном приложении "ЕМИАС.ИНФО".

Сотрудницы ТАСС получили эти уведомления, но не те, которые в 2024 сдавали кровь на гормон в государственных клиниках. Не знаю, почему в правительстве Москвы решили, что улучшат демографию, если будут совать нос в показания гормонов. Вообще-то, это - частная информация, и хотя тест сдается в государственных поликлиниках, результаты анализов - не должны быть достоянием общественности, тем более, правительства. Боюсь, что такие подходы только ухудшат демографию, и женщины просто не будут проходить этот тест в госклиниках. Кому понравится, когда государство рассматривает тебя как фертильную или как нефертильную. А дальше что? Более полезная для общества женщина и менее полезная? И что о медицинской тайне?

На Камчатке продавец "Автомира" пошутил - написал на бланке возврата «ЗаКиев ЗаМир Рустамович». Оно лежало на прилавке, пока его не увидела и не сняла посетительница, у которой дядя погиб в СВО. И даже нужные буквы он выделил, чтобы "шутка" была понятной всем. Написал его один продавец, всех остальных оно прость не смущало. Оказывается, на эту тему ещё можно шутить - после Курской, после гибели наших ребят в СВО.

Сейчас магазином занимается ФСБ.

Продавцы - просто позорники

С удивлением прочла у нашего автора, что в Латвии обсуждается не только запрет песен на русском в уличных переходах, но и призывают запретить... Юрия Шатунова. Недавно там состоялся вечер памяти певца в день его рождения. Фанаты пели "Белые розы". Это не понравилось латвийским националистам, они называли Шатунова русским националистом, который ненавидел украинцев. Удивившись, пошла гуглить и обнаружила в украинском сегменте немало заметок о том, как некий неназванный организатор концерта откровенничал о Шатунове - тот, мол, после 14-го отказывался выступать, если заказчиком был украинец. И что если ему звонили с заказом украинцы, он неизменно отвечал, что все он - конченные, бандеровцы, фашисты и нацисты, и он не собирается петь перед теми, кто не уважает Россию. Правда, все это "источники" выдали уже после его смерти, и он не смог ни подтвердить, ни опровергнуть. Но хочется верить, что, будь он живым, выступал бы на фронте. А что до Латвии, то война с покойниками давно им к лицу

Командир спецназа «Ахмат» генерал-майор Апти Алаудинов как-то странно реагирует на тех пленных чеченцев, которые сдались с поднятыми руками. Говорит, что их мужчинами не назовет, и способов помочь им у него нет. И он может вытащить кого угодно, но не чеченцев, которые сдались в плен, ведь это у чеченцев всегда считалось позором. Это прямо странно, ведь эти бойцы - солдаты нашей армии, и на них распространяются те же законы, какие и на всех остальных, независимо от того, что они - чеченцы. Эти правила прописывает Министерство Обороны, но никак не родоплеменные обычаи. Сдались, не сдались - это наши бойцы. А их семьи - это семьи участников СВО. Бывают такие ситуации, когда очень страшно, и этот поступок понятен, по крайней мере, тем, кто сам бывал в жёсткой войне.

«Если боец погиб, мы найдём его тело, если ранен, попал в плен, мы также любыми способами его найдём. Не уважаю, не считаю, что вы заслуживаете жизни. Как вы будете смотреть в глаза всем? Вы нарушили обет, когда добровольно сдались в плен» - говорит Алаудинов.

Я бы поняла, если бы эти слова принадлежали полевому командиру, но они принадлежат заместителю начальника Главного политуправления армии РФ. И если это его официальная позиция, то зачем тогда мы проводим обмены? А если не официальная, то, кажется, будучи на официальной должности, он на них права в публичном пространстве не имеет

В Санкт-Петербурге бабушка кидала палку своей внучке-квадроберше. Та приносила, она ведь собачка. Видимо, скоро начнет водить на поводке. До первого визита опеки

ВСУ снова хаотично закидывают Белгород ракетами. Делают это с утра, когда люди идут на работу. Много сгоревших машин во дворах. Некоторые взрывы сняты, когда люди подходят к своим машинам, чтобы ехать на работу.

В Челябинске 13-летний Рома Г. пронес в школу молоток и хаотично бил им школьников. Несколько детей госпитализированы.

Губернатор Челябинской области Алексей Текслер написал - "Большой вопрос, как ученик пронес в школу молоток. Почему не отреагировала охрана".

Мне казалось, что губернатор должен не задавать в сети эти вопросы, а, выходя в сеть, уже иметь на них ответы.

Вчера Зеленский давал интервью, в котором сказал, что россиян нужно лишить комфортной жизни и только тогда они начнут требовать остановки войны. Если они окажутся в опасности, то начнут давить на Путина.

24-й год. Сентябрь. Наше агентство публикует эту новость. В ответ читатели начинают нас заваливать советами, что бомбить, как и где, и что сравнять с землёй, чтобы закончить комфортную жизнь самого Зеленского. Эффект - обратный.