Сегодня зашла в дом к Артёму - мужу убитой беременной Нины. Она была первой, кого убили ВСУ. Подержала на руках раненого Матвея. Ему год и 8. Его как раз сегодня выписали из больницы. Нина девятый день лежит на столе в операционной гинекологии в больнице, где ее пытались спасти. Сразу после фельдшер, который ее принимал, и водитель скорой были убиты. Их тела вывезли, Нина осталась. Она не в холодильнике.

Когда я зашла в их дом, я увидела в комнате женщин в черных плакатах. Это семья Артема. Они тоже вырвались из Суджи и их расстреливали ВСУ, переодевшиеся в нашу форму с красной повязкой. Они ни с кем не церемонились потому что - они пришли убивать. Убивать русских. Слишком хорошо живут. Всегда им завидовали, и они хорошо знали свое дело. Артем все это время пытался мне объяснить, что пока Нину не заберут, наступление не остановится. Потому что Нина - первая убитая. Она женщина, беременная, она - мать. Она - как Россия. Вот так они стреляли в Россию. И то, что случилось с ним, это совсем другое потому, что люди гибли от снарядов, ракет, дронов. А он встретится взглядом с натовцем, который расстрелял Нину и ребенка. Сначала он выстрелил в Артема самого, а потом в Нину, которая ехала следом, и Нина в последнем инстинктивном движении успела загородить сына. Артем увидел в глазах того человека, что он пришел убивать.

Я всегда очень лояльно относилась к веселью в Москве, ко всем этим Патрикам, Никольским, Трубным. Нет, сначала плохо, а потом подумала - а, ну ладно, может, это и хорошо, что живут спокойно и не вибрируют. А сейчас я этого не понимаю. Ну не могут в одной стране одни люди жить так, а другие - вот так

А, знаете, они ведь убили много наших людей - просто гражданских, таких, как мы с вами. И нас с вами бы расстреляли, просто не сомневайтесь. Потому, что мы - русские и живём в России. Они заходили убивать. Они убивали и убивали. Они расстреливали женщин и детей, добивали старушек, и наши люди до сих пор лежат там потому, что мы не можем к ним подойти. Их тут, знаете, как называют? "Немцами". Не только потому, что в рядах ВСУ, зашедших через границу, первыми шли наемники - поляки, французы, англичане, немцы. Наемники были и есть самые жестокие с нашими русскими людьми. Но ещё потому, что они именно убивать зашли - по национальному принципу. Русский - будешь убит. И я не понимаю, почему - почему?! - мы до сих пор берём наемников в плен, обмениваем их. С ними надо поступать по законам военного времени - пулю в лоб без суда и следствия. Чтобы другим не повадно было из своих европ лезть к нам убивать. Никому не позволено стрелять по нашим детям и нашим пожилым людям. Хватит с ними церемониться.

А солдат наших не ругайте. Они вызывали огонь на себя, чтобы закрыть гражданских, и дать им выйти. И никогда не сравнивайте наше освобождение территорий с набегом ВСУ на нашу землю. Когда мы освобождаем, мы освобождаем своих, нас там ждут. А в Курской области - не в Курщине, а в Курской области - не ждут, люди не хотят жить в оккупации, и они шли с детьми по болотам и через реки в Курск.

Ни один иностранный наемник не должен живым покинуть нашу землю. Пусть остаётся, раз пришел.

Мёртвые люди сидели и лежали в машинах. Детей предупредили, что мёртвые им ещё не раз встретятся на пути и бояться их не надо. Они просто так же, как и их семья, хотели уехать.

Как житель Суджи Роман Яценко под огнём украинского "немца" выводил пятерых детей, жену и ещё одну женщину на позиции российских солдат, рассказываю в канале «Специально для RT».

https://yangx.top/special_authors/6489

Дмитрий Романов координирует эвакуации раненых военных в Курской области. Он попросил меня помочь купить мотоцикл. Сказал, что с эвакуацией гражданских все равно скоро разберутся. Даже те люди, которые решили в начале нападения остаться и говорили – «Тут мой дом, моя земля, моя корова, никуда не пойду» – уже передумали. Снаряды в огороде они еще могли потерпеть, а фашиста в доме – уже никак. И многие из тех, кто решил остаться, теперь просят, чтобы их забрали. Но теперь, когда ВСУ взрывают мосты, чтобы отрезать эвакуацию мирного населения, забирать их очень сложно, и простым курским парням приходится сильно рисковать жизнью, чтобы их забрать. А то, что несут с Украины о том, что они открывают «в Курщине военные комендатуры» – не более, чем психологическое воздействие на россиян. «Да не будет у нас никакой оккупации, - сказал мне Дмитрий. – Есть и силы, и возможности этого не допустить. Мы все отобьем». Но это случится через промежуток времени, и в этом промежутке надо максимально сохранить человеческие жизни. «Так и зачем вам мотоцикл? – спросила я. – Как вы на нем будет раненых эвакуировать?».

Оказалось, что мотоцикл нужен вовсе не для этого. Сейчас для эвакуации раненых нужны буханки, либо Нивы – по полям же едут. И они будут еще очень нужны, когда эвакуация мирных закончится, и будут вывозить только раненых военных. Вывоз происходит так – Дмитрий получает информацию от командиров, приезжает с волонтерами на точку и там они стоят, тревожно вглядываясь в темноту – не полетит ли дрон – ожидают приезда раненых. Забрав их, стабилизируют и везут в госпиталь первой линии.

Дмитрий говорит, что больно ему бывает постоянно, но сильней было в первую ночь нашествия, когда везли и везли раненых. Но все-таки больней всего, когда он заходит в ПВР и видит глаза детей, выбравшихся в Курск. Там он видит то, чего не должно быть в детских глазах.

– Так и зачем вам мотоцикл? – спросила я.

– Нам нужна еще одна машина прямо сейчас! – ответил он. – А мотоцикл просто дешевле. Не могу же я вас просить собрать на машину. Прошу собрать на мотоцикл, он стоит 197 тысяч. Он нужен нашим штурмовикам. Они хотят заскакивать на скорости в населенные пункты и вести разведку боем.

– И что, им сильно поможет один мотоцикл?

– Океан состоит из капель, - ответил Дмитрий.

Дмитрий работает с «Домиком добрый дел». Если решите поддержать машину для эвакуации или мотоцикл – Романов Дмитрий Александрович

Сбербанк
4274320108149231

Сбор закрыт, собрали. Отчёт будет

PS. Пятерым детям Романа Яценко из предыдущего поста уже подарили PlayStation. Пусть в их глазах будет то, что и должно быть в детских

Тернополь. Похоронная процессия везёт "защитника". Из динамиков несется - «В этой машине едет защитник Украины, павший в Курской области. Всем встать на колени. Гражданам, которые откажутся встать на колени, будет выписан штраф за оскорбление ВСУ». Вот такая жизнь у вечно униженных украинцев. Никак не могут вытравить из себя рабов - мы всю жизнь стояли на коленях, теперь всех остальных будем сажать. И, между прочим, это точно не скорбь по мертвецу, это - только и исключительно желание унижать. А теперь у них вообще прекрасно - с тех, кто не хочет унижаться, можно брать штраф. Рай для полицаев

Слыхала я, что Украина в первую очередь хочет обменять наемников, а не украинцев из ВСУ. Что ж, прагматично - наемники лучше убивают, чем насильно мобилизованные украинцы, у которых к тому же - ну, у одного из десяти - может включиться голос одной русской крови. Ничего личного со стороны Зеленского и Сырского - просто наемники им нужней. Я думаю, в идеальном варианте Зеленский видит себя правителем страны, в которой не осталось украинских мужчин, а только войско из иностранных наемников, защищающих его жизнь за деньги

ВСУ ударили по ТЦ "Галактика" в Донецке. В это время там находились люди. Не давали подойти спасателям повторными обстрелами. Количество жертв ещё не известно, люди могли гореть заживо.
Зеленского и Сырского - только по законам военного времени

Друзья, если вы знаете семьи с паллиативными детьми, находящиеся в курских ПВР, пожалуйста, попросите их связаться со мной через почту, указанную в профиле канала. Таким детям очень сложно находиться в ПВР

– Ни вот аптечки у ребят нету, - перечисляет мне Сергей Леонидович, директор приграничной школы, – ни ковриков, ни белья сменного. Они вообще голые приехали! А ребята – зеленые, как барабульки.

– А разве барабулька зеленая? – спрашиваю я.

– Это присказка у меня такая, - отвечает он.

Сергей Леонидович только что отвез «зеленым сопливым пацанам» котлетки и жареную рыбку. Пацаны, увидев его, схватились за ложки. А у Сергея Леонидовича – еще борщ, оладики. Пацаны набросились на еду. Им через четыре дня на фронт. А Сергей Леонидович, директор школы, смотрел на них и думал – «Эх, пацанчики, шебуршные вы мои, непонятные, хорошие».

Сергей Леонидович преподавал историю и ОБЖ. У него самого шестеро детей – пять сыновей и маленькая дочка. Четверо сыновей учатся в школе, один мобилизовался. «Чавкайте, чавкайте, - думал он, глядя на то, как молодые солдаты глотают борщ, - тетки еще наварят, а я вам привезу». Сергей Леонидович и сам воевал. Когда мобилизовали его бывших учеников и отправили их в разведвзвод, он сам, по доброй воле ушел в замполиты, хотя в этом году ему – 57. А то, значит, 20-летние идут воевать, а он останется, который с детства им малявкам твердил – «Это – наша земля, у нас другой нет, это – наш мир, наши корни, наши могилы. Никому не позволим их топтать». Это были не пустые слова, и Сергей Леонидович – не пустослов. И он это сам себе это показал, когда пошел в тот же разведвзвод замполитом. Какой бы он был учитель, какой отец, если б не пошел? Там в одном окопе, когда было страшно, ученики на него смотрели, а он подавлял свой страх – пацанчики же смотрят, и страху просто места в нем не хватало.

Когда ученики ушли в первый рейд, Сергей Леонидович не заходил в блиндаж, стоял у входа, ждал. «Ну Боже мой, - думал он, - им всего-то двадцать лет, а уже пошли отбивать проход ДРГ». Когда они вернулись, Сергей Леонидович там, в ночи глянул в их лица, а на лицах радость мешалась с удивлением и испугом. «Сергей Леонидыч, Сергей Леонидыч, - наперебой говорили они, - мы их сделали! Мы их сделали!». «Сделали, ребятки, сделали», - ответил он.

А Сашка Мальков, ученик его пропал потом, а после двое пацанов Сергея Леонидовича. А потом им еще закинули группу молодых москвичей – тринадцать человек. «С Москвы, тьфу! – подумал Сергей Леонидович. – Сейчас деру дадут». Но никто деру не дал, все ходили в рейды, и Сергей Леонидович тогда подумал – «Да эти москвичи еще нашим фору дадут». Потом москвичей перекинули на Донбасс, и там эти пацаны, тоже ставшие пацанами Сергея Леонидовича, остались уже навсегда. «Какие пацаны были… - говорит он мне. – Даже не дернулись. Золотые пацаны! Эх…».

Наконец, через полгода в окопах Сергея Леонидовича контузило и он был списан обратно – в директоры приграничной школы. Теперь он возит зеленым, как барабулька, пацанам котлеты, рыбу, оладики, борщ. Ведь только он сюда вернулся, как привезли первую роту в место расположения – чисто поле. Было выкопано три капонира танковых, над полем летали дроны, работали снайперы. И две недели сопливые пацанчики жили в без огня, под дронами, на холоде – минус 18. Рыли норы, в них прятались. Сюда им Сергей Леонидович обеды возил. Страшно было к этому месту подъезжать, а они жили там и никто не дернулся, не заныл. Выдержали пацаны. «А хорошая у нас молодежь, - говорит Сергей Леонидович. – Толковых воспитали. С духом». Это не вот эти вам – шаромыжники, побежавшие из страны, продавшие предков и смешавшие их с дерьмом. Дух не обретается, он у русских в генах живет. Но его убивают легкие большие деньги и большие возможности.



Эти «зеленые» отбудут сами знаете куда вот-вот. Нет аптечек, нет белья. Я сразу передала 300 тысяч из тех денег, что мы собрали – им на сборы. Карта Насти заблокирована, но мы решим этот вопрос.

Возможно я неправильно поступаю публикуя монолог Артема, который хотел видеть меня, и я к нему приехала выслушать. Но мне кажется, в его словах было что-то важное.

Часть 1

Они начали нас обстреливать в полчетвертого, я проснулся, у меня ветер по губам – такой силы были хлопки. Они просто стирать начали наш город. Я сказал Нине – «Надо эвакуироваться». Мы поругались с ней. Я съездил в Суджу, вернулся. Пока ехал, видел, как пост горит. Минут 15 мы собирались. А когда ехали, он сидел вот так близко – на обочине. Я в его глаза посмотрел через его очки, и увидел в них одно – «Мы пришли убивать. Без разницы кого – людей, животных. Мы пришли вас убивать». Это как в кино про 41-й. Они просто опять пришли русский народ убивать. Соседи рассказали, их всушники на колени с детьми поставили, телефоны на асфальте прострелили, девочку ранили и отпустили. Но я не таких встретил. Я встретил наемника – поляка или француза.

По машине как камнями посыпало, первая пуля прошла мимо меня, козырек кепки задела. Я аж порох понюхал. Я голову вжал, он – на обочине, полуприсев, я видел его автомат. Он видел меня, видел Нину, тещу и Матвея в другой машине. Теща увидела, что Мотя в крови, она крикнула – «Нина! Матвей ранен!» – и увидела, что Нина без сознания. Она схватилась за руль. Я еще видел, что машина едет и не доехала пока до всушника. Я им махнул – «Быстрей!», я понимал, что они сейчас его проходят, и я не смог дальше ехать – инстинкт не дал. Я остановился, из машины выбегаю, смотрю, Форд неаккуратно въезжает в обочину. Я – «Слава Богу, проскочили!». И уже ногу занес обратно в салон, и удар сзади – теща направила машину в меня. Я выбегаю – «Мама, Мотю в салон!». Дверь открываю – Нина хрипит. «Ниночка! Ниночка». Я руку туда – там кровь не льется, а хлыщет. Боковым смотрю – лишь бы он не выбежал из-за поворота и не добил нас. Меня сразу силы покинули – я не смог Нину поднять. А потом мы ее с тещей подняли, положили в салон, она хрипеть перестала. Мотя сильно плакал, а когда в моей машине ехал, даже не пискнул. И когда у врачей был, ни слезы не пролил. Только вялый он теперь… Говорит – «Папа, бу-бу-бу». А я говорю – «Ну, сынок, уже не бубу». А за три дня до их наступления, он ходил и говорил – «Папа, жжж, жжж». Это дроны уже летали над домом. И ночью перед тем меня Нина разбудила – машина стоит под двором. Я посмотрел – ничего себе! – трал танк везет. А мне в это время сон снился – как в наш дом заходит всушник и что на лбу у него почему-то красная повязка, как у наших.

Вы бы видели лица медиков, когда мы приехали в больницу. Там уже двое военных были, один тяжело раненый. И когда они меня увидели всего в крови, и тещу с малым окровавленным, они поняли, что сейчас к ним народ посыплется с трупами. Они встали так – руки опустили – и стоят. Я кричу – «У меня в машине жена!». И фельдшер, которого в тот день убили, ему страшно было пойти посмотреть. А я ее пока вез, у нее глазки были открыты, ротик открыт, и глаза – стеклянные. Стекла на нее сыпались, я снял футболку, лицо ей накрыл. А мать ее живот трогала и кричала – «Пульс есть! Пульс есть!».

Медбрат подбежал к машине – «Живая!». Мы ее понесли – с третьего на второй этаж, со второго на третий. Принесли в гинекологию, там стол занят. Я мог предвидеть все – дрон, снаряд, танк. Но не всушника, который будет убивать, глядя мне в глаза! Не хочется их ненавидеть, я просто тело вернуть хочу. Я знаю, мое желание сбудется! Сторож там последней оставалась – бабушка, сказала – «Больных эвакуировали, а я никуда не пойду». Это все случилось 6-го. А 7-го я с утра был в Курске возле морга. Фельдшера привезли, а Нину не привезли. Она там – второй этаж, гинекология, девять дней лежит на операционном столе. Военные видео прислали – как они заряжают ракету, и там написано – «За Нину, мать, жену и дочь!». Смотришь, душа успокаивается… Нина – самая первая погибшая, беременная.