Интересные метаморфозы описывает НЕЗЫГАРЬ. Из медленной гусеницы, о нужности которой политэнтомологи вспоминают только раз в четыре-шесть лет, ЦИК, минуя период окукливания-самоизоляции, превращается в бабочку с весомыми полномочиями. Только вот взмах крыла нового ЦИКа в Москве может обратиться бурей в регионах: наделяя такими полномочиями независимый орган, в условиях российского политического климата, имеются неиллюзорные шансы массового паразитирования на статусе «специального» положения. В зависимости от того, чьи силы будут превалировать в регионе, ЦИК может стать не столько избирательной, сколько неизбирательной комиссией, блокирующей процесс трансфера на местах.

Переход работы ЦИКа в дистанционный формат загоняет не только выборы, но и потенциальный протест из оффлайна в онлайн. Как показывает оперативность розыскных мер по поиску «шутников» из истории с Бессмертным полком, проводить митинги на яндекс-картах анонимно получится не у всех. Возмущаетесь и собираетесь толпой в реале? Эпидемиологически небезопасно, добро пожаловать на карантин и онлайн-протесты. И так по кругу. Что же касается самого голосования, стоит надеяться, что разработку платформы доверят не тем же горе-кодерам, разрабатывавших «Социальный мониторинг». В целом, о процессе создания супер-ведомств разговор уже велся, (правда, касался он, в основном силовых ведомств) поэтому, пока не анонсирвоали кандидатов на сборку в одну мега-структуру, супер-ЦИК – это только промежуточный этап.

К слову о Габышеве и алтайских шаманах. Интересное исследование, касающееся феномена шаманизма в современном обществе, было проведено Институтом этнологии и антропологии РАН в 2014-2015 гг., тема исследования: «(Нео)религиозная составляющая культурной идентичности малочисленных народов Российского Севера и Сибири».

Как пишет автор: «В итоге удалось достаточно полно представить и проанализировать ситуацию в Ямало-Ненецком и Ханты-Мансийском АО, в Кемеровской и Сахалинской областях, в Республике Алтай и в Эвенкии, на севере Забайкальского края и в Амурской области и ряде других регионов РФ. Собранные материалы позволяют утверждать, что на рассматриваемых территориях идут активное возрождение, хотя и не столь интенсивное, как в конце 1980-х - начале 1990-х гг., религиозных традиций (шаманизма, православия, бурханизма и иных) и повышение административно-правового статуса этих религиозных организаций…

Собранные материалы свидетельствуют о том, что сегодня говорить о религиозных практиках малых групп, для которых религиозно-этническая идентичность является важным маркером отличия от Других, равно навязанным и поддерживаемым ими самими, необходимо с учетом множества пересекающихся символических контекстов. Одним из них является память о травмах и идентичностях советского прошлого и постсоветского настоящего, а порой и далекого «исторического» прошлого».

То есть, современная этнология, объясняя природу шаманизма, говорит о возрождении культов, как о реакции самозащиты, очерчивающей границу «свой-чужой». Попытка примириться с горечью прошых бед приводит к демонстративному (не всегда агрессивному) проявлению самостийности, и именно здесь зарождается сюрреалистическая издевка. Просить совета у шамана, будучи человеком из круга, ранее не соответствующим религиозно-этическим критериям принадлежности, это все равно, что кот, советующийся с мышами о правильности рацион. Попытка распластаться перед мудростью предков порой доводит до абсурда, но еще больший градус абсурда достигается в тот момент, когда ты создаешь культ с целью самоопределения и обособления культурных особенностей, а в него назойливо пытаются вступить те, от кого ты «самоопределился». Поэтому поветрие о спасении от бед на Алтае, Байкале или где-то еще, стоит воспринимать, как хороший маркетинг и рекламу внутреннего туризма по местам живой истории в сопровождении знатоков фольклора (петроглифы на Алтае стоят того, чтобы проделать долгий путь вверх по Катуни, а рассказы местных охотников надолго останутся в памяти). Но, на наш взгляд, если вы нуждаетесь в совете, или желаете постигнуть внеземную мудрость, лучше всего идти в библиотеку.

И, все же, в фразе «в межсезонье партии фактически не работают… ничто не поколебит партии – они просто не работают» есть двойное дно: первое – тонкий укол в сторону контингента и актива функционеров, привыкшего к «межсезонью» (спойлер, они связаны со спортом: большим, студенческим, любым… т.к. за чей счет еще создавать массу?); второе – более очевидное: актуальная повестка и партийная деятельность соприкасаются также, как гвоздики и ветераны, т.е. только на 9 мая. В «защиту» партийной системы стоит сказать то, что сама по себе партия, как организация единомышленников (в идеальном мире), вся без исключения, реагировать не должна, т.к. достаточно голоса совести или мнения лидера, который запустит работу партийных механизмов. Увы, ничего этого не было, поэтому, когда говорится «о неспособности действующих партий быстро реагировать», стоит иметь в виду несколько иную формулировку, более драматичную: «неспособность ни одного партийного функционера из числа многотысячной членской армии (простите за каламбур) отреагировать на ситуацию, в том числе – самостоятельно».

С другой стороны, нельзя не сказать о том, что «демократии тоже надо учить», и иначе, кроме как из пробирки, партийная система создана быть не могла: слишком остро стоял вопрос управляемости и стабильности (в самом лучшем смысле этого слова), что в 1998-м (переваренные ваучеры отрыгнулись дефолтом), что в 2000-х (напомним, только к 2009 году была официально закончена одна из вариаций гражданской войны). Также, как крепостные учились жить без «барского крыла» после 1861-го, так и бывшим «красным пахарям» нужно учиться жить в поле личной, а не коллективной ответственности. Без политической консолидации обозначенные процессы протекали бы значительно дольше.

Партийный этатизм изначально был нацелен на решение проблем ретроспективы и борьбы с последствиями уже свершившихся событий, поэтому нельзя было работать «на будущее», не меняя фактуры. Монументализм, с которым велось партийное не использовал принципиально новых схем, а работал по советским лекалам. Иными словами, как бы ни пытались построить ЕР – получалось КПСС со своей пионерией-РДШ, боевым комсомолом-Юнармией, несменными вождями, официозом и монополией. И партийная болезнь, на наш взгляд, не столько в неприспособленности и несовершенстве механизмов, сколько в парадигмальных ориентировках: если большинство – значит право, если мнение – значит официально оформленное, если организация, то с печатями, бухгалтерией и символикой, если проблема, то острая. Обозначенные примеры обрисовывают всю логику партийного устройства, поэтому мысли о том, что «партия» и «мнение» может быть не массовой, но результативной – это кошмар, с точки зрения старого строителя партийного пространства.

Хотелось бы дополнить пояснение причин провала партийного строительства в стране через призму понятия «уникального электората». В виду того, что одним из критериев-барьеров, как прохождения в Думу, так и при регистрации партии (читай уникального заявления уникальных граждан на уникальное видение современных неуникальных политических процессов) является показатель «массовости», то уникальность, как явление, противоречит парадигме существования партийной системы. Иными словами, сама суть, партийно-государственного устройства свелась к подготовке массовых ответов на массовый запрос.

В диалог на уровне частных проблем ни партия, ни иные околопартийные структуры не вступали: пока Шиес беспокоил уникально малое количество граждан из числа местных жителей, компанию которым составляла пестрая конгломерация активистов – никого не волновала судьба свалки, отравления вод и т.д. Стоило проблеме выйти на федеральный уровень – Шиес сразу стал чуть ли не первым вопросом предвыборных игрищ (стоит отметить, что описываемые события начали происходить еще до коронакризиса). Поэтому природа ЕР чисто теоретически не может привлечь уникального избирателя.

Антиномия между «массовым» интересом партии и частной потребностью гражданина объясняется нахождением мыслительных процессов архитекторов политической системы в рамках старой парадигмы легитимизации. Можно это считать посттравматическим синдромом, мутацией КПСС, которая реплицируется вне зависимости от трафаретов и конструкций. Длительное отсутствие реальных конкурентов для ЕР попросту атрофировало последние каналы коммуникации даже с массами, фактически подведя партию под обнуление. Монополия, в политике и экономике, пусть и имеет разную природу, но итог общий для всех: змей проглатывает собственный хвост.

Запрос уникального избирателя на свободу и порядок делает актуальным опыт Фрайбургской школы, плеяда деятелей которой однажды способствовала восстановлению страны, некогда испытавшей на себе последствия вакуума власти. Воспользоваться этим опытом - вопрос политической воли.

Роспотребнадзор смело выбивается в лидеры по порче национальных лесов и теснит инициативностью VI думский созыв:

- Рекомендации для химчисток и прачечных;
- Рекомендации для ателье;
- Рекомендации для салонов красоты;
- Рекомендации по организации работы магазинов непродовольственных товаров;
- Рекомендации по организации работы вахтовым методом;
- Рекомендации по организации работы предприятий по техническому обслуживанию автомобилей;
- Рекомендации по организации работы предприятий общественного питания;
- Рекомендации по организации работы предприятий;
- Рекомендации по организации работы саун и бань;
- Рекомендации по организации работы образовательных организаций;
- Рекомендации по организации работы предприятий продовольственной торговли;
- Рекомендации по организации работы предприятий торговли;
- Рекомендации по организации работы в строительной отрасли;
- Рекомендации по организации работы предприятий агропромышленного комплекса;
- Рекомендации по профилактике новой коронавирусной инфекции (COVID-19) среди работников киноиндустрии;
- Рекомендации по организации работы на воздушном, речном и автомобильном транспорте;
- Рекомендации для населения по специализированному рациону питания для детей и взрослых, находящихся в режиме самоизоляции или карантина в домашних условиях в связи с COVID-19;
- И т.д.

«Рекомендации всем, даром, пусть никто не уйдет обиженным». Объединяет это стихийное творчество Роспотребнадзора одно: в каждой из таких рекомендаций завелся смысловой паразит «социального дистанцирования». Социальная дистанция – это разница возможностей, находящаяся между действительным тайным советником, канцлером или генерал-фельдмаршалом и коллежским ассесором, рабочим Путиловского завода и вольным хлебопашцем, что актуально для периода 1722-1917 гг. Можно ли теперь аргументировать в плотной очереди на сдачу ковид-анализов, что «мы не дистанцированы физически, но социально мы на разных высотах»?

И другой момент. Если фокус правительства только сейчас максимально стал ориентироваться на восстановление экономики, возникает закономерный вопрос: чью экономику восстанавливали до этого и как убедиться, что нынешние меры – это максимум концентрации? Жать рекомендаций к пониманию от Роспотребнадзора?

Коллеги, нерадивым функционерам, которые не смогли на бюджетные деньги организовать даже видимость деятельности, только польстит сравнение их провала с катастрофой XIII вв. Восстанавливая историческую справедливость, стоит уточнить несколько моментов: раздробленность, о которой идет речь, пусть и детерминируется процессом удельной династической разъединенности, все же, не является единственно определяющим фактором княжеских поражений (что на Пьяне, что на Калкке). Иными словами, не только разобщение сыграло свою роль.

Как отмечают Лаврентьевская, Ипатьевская и Новгородская первая летописи, поражение русских княжеств было предопределено внезапностью монгольского нашествия, а не только разобщенностью: «Придоша языци незнаеми… кто суть откуда изъидоша» (в переложении Татищева). Опровергая единственность фактора разобщенности, стоит отметить: русские войска, вопреки расхожему мнению, впервые встретили захватчиков большим конгломератом земель, что противоречит классическому пониманию раздробленности и разобщенности. «Князь великий изчислил все войска, которых с ним было: киевских, переяславских, городенских, черных клобуков и поросян. Со Владимиром Рюриковичем, смолян и туровцев…, со князем Мстиславом галичан, владимирцев, лучан и подунайцев и прочие младшиея князья с ними. К тому ожидали новгородских Василька с ростовцы, от Юрия из Белой Руси и резанских войск; також половцы обесчали…» (по Татищеву).

К чему спич? К тому, что не надо делать отсылки на потерю княжеской самостоятельности из-за разобщенности, т.к. именно князья в тесной связке с городами сделали все возможное в кратчайший период времени, но уступили из-за неожиданности нападения и сладкоголосых уговоров предателя бродника Плоскини (как это было на Калке). Тем более, не надо пытаться положить на историческую канву грязь современных дрязг недоруководителей (типа Турчаков, Зюгановых и проч.), которые не смогли в сытое время не то что армии собрать – научиться говорить с избирателем (на деньги избирателя) .

Если уж начали про усобицы, то нельзя не сказать о природе разобщенности: родственные недомолвки были только частью проблемы, как уже говорилось, но не меньшим фактором становления удельного периода стали… города, возросшие, как экономические центры, оказавшиеся на пике смообеспечения и более не нуждавшиеся в княжеском управлении. Именно городские самоуправления, возвысившись, подвинули княжеские притязания, сделав городской выбор преобладающим над династическими претензиями. Иными словами, выбранный для отсылок период, мягко говоря не подходит, т.к. тогда (к началу XIII в.) русские княжества – это богатая земля с огромным количеством самодостаточных городов во главе с городским самоуправлением, затыкавшим за пояс нерадивых князей (недаром скандинавы называли русские княжества Гардарикой). Описанное даже близко не имеет сходных мотивов в современности, только и остается, что щелкать по носу крайне родовитых или номенклатурных.

Хоть и не удивительно, но, все же, сомнительно, что президенту с серьезным лицом приводят подобные аналогии. «Объединение» регионов – вопрос, мягко говоря, не равный завоеванию и подчинению «новых-старых» территорий посредством войн, в том числе – междоусобных.

Учитывая характер «объединения» земель при Ярославе (правильнее сказать из-за Ярослава и отсутствия как таковых прав на отчий престол), то сам процесс, с 1015 г., ознаменован кровавыми и беспринципными акциями, с постоянным привлечением иностранной наемной силы: у Ярослава и Брячислава Полоцкого – норманны (при этом в найме у Ярослава были в основном свеи), у Святополка – печенеги и поляки, и только у одного Бориса была «истинно государственная» княжеская дружина. Исследователи Ильин, Филист и Плеханов развеивают миф о предательской смерти Бориса и Глеба от рук Святополка в «сказании о Борисе и Глебе», обозначая ангажированность и множественную редактуру ярославичами не только летописных источников, но и самого статуса Ярослава, как «старейшего» среди старших. Касательно «главного документа», доставшегося от Ярослава детям – «завещания Ярослава», согласно которому формируется принцип майората и, фактически, обнуляется «старейшесть» рода ярославичей, и отдается преимущество роду изяславичей (Полоцких + см. сравнение редакций Лаврентьевской и Ипатьевских летописей с акцентом на Любечский съезд), что, в итоге заканчивается очередной усобицей (обездоленные дети Вячеслава и Игроя, начало 60-х гг. XI в.).

Если сравнивать объединение регионов сейчас с «объединением» земель Иваном III, то объединение это было не менее кровавым и беспринципным, чем «объединение» Ярослава. На примере «объединения» Москвы и Новгорода (из исследования Скрынникова): «Обозов с продовольствием у армии (авт. прим. – московитов) не было, и московские ратники грабили население. Чтобы устрашить новгородцев, воеводы «без милости» казнили пленных, «носы, уши, губы им резали». Так испокон веку поступали с мятежными холопами». Если утверждать в таком ключе, то каждый несогласный житель НАО, с легкой руки околопрезидентских «историософов», превращается в недовольного холопа.

На примере приведенных моментов напрашивается вывод: а точно ли с этими периодами хочет ассоциироваться президент, не подложили ли гаранту смысловую свинью мудрецы-советники такими аналогиями?

«Денацификация», о которой идет речь, безболезненной быть априори не может: слишком разнятся уровни мироощущения узких национальных групп, ассоциирующих собственную государственность с ареалом исторической оседлости (кочевья) внутри региональных границ, и уровни «федерализующих» элементов, олицетворяемых не столько какой-то конкретной нацией, сколько интересами условно интернациональных архитекторов единства бизнеса и торгового пространства.

Сохранение границ национальных республик поддерживает статус-кво, нарушение которого потребует колоссального напряжения экономики, сравнимого с периодом военного времени (особенно забавны попытки заигрывания с мировым сепаратизмом в 2016 г., при понимании, что сепаратизм хорош на территории конкурентов, но никак не на своей).

Тем не менее, нельзя не отметить, что коронавирусная эпопея может являться прелюдией к подобного рода переделу территориального устройства: население относительно мягко познакомилось с режимами «особых ситуаций», была продемонстрирована (не всегда адекватная) реакция и готовность отстаивать (что не менее важно – делать окупаемыми) даже самые противоречивые приказы (от выплат врачам до признания нарушения режимных правил несделанным селфи ночью). Демонстрируемое отсутствие самостоятельности на местах, как сигнал, что «земля обильна, а наряду в ней нет» может восприниматься, как активный призыв «новых варягов» с просьбой «володеть нами» и вмешаться во внутренние дела.

С другой стороны, массовый характер откровенной некомпетентности со стороны губернаторов говорит о том, что кадры, способные навести порядок и «володеть» – находятся на книжной полке в разделе легендарных и былинных сказаний. Поэтому, как мы считаем, вопросы об унификации единиц территориального устройства по безнациональному принципу – это вопрос даже не этого десятилетия, т.к. грубо разрубить последовательность звеньев, отвечающих за особенности народонаселения (как части исторической закономерности расселения народов) невозможно без последствий. Мировая общественность, помнится, смаковала «повстанчество» определенных территорий, так зачем в тяжелый кризисный период архитекторам отечественной государственности давать поводы для упрека, или, хуже того – casus belli?

Рассинхронизация позиций (одни не рекомендуют ехать за границу, а другие не выпускают из домов), свидетельствует об отсутствии консенсуса правительств. Собянин, проиграв битву за избирателя, только одними пропусками и варварством социального мониторинга заработал неизбираемость. Сам факт возможного саботажа москвичами конституционного голосования дает возможность манипуляции фигурами и изменения политического ландшафта «через колено», выводя игру с уровня консенсуса и договоренностей на уровень вымогательства и шантажа (если не будет обеспечено то-то – получите легитимно сорванное протестом голосование). Можно сказать, что ССС играет ва-банк, и играет на поле реальных проблем в пику проблемам «далекой сытой жизни», почти абстрактной и плохо представляющейся в виду долгой социальной диеты.

Обозначенные факторы не могут не влиять на имиджевую составляющую, согласно которой «реальный Собянин» противостоит «эфемерному Мишустину», а завершает имидж бескомпромиссно-безвкусный, как одежка из «Китон», конфликтный и непримиримый стиль «бездиалогового» разговора Раковой.

Касательно неочевидности причин для оптимизма у лиц, имеющих отношение к электронному голосованию. Дело не столько в молодежи, сколько в уверенности администраторов в умении писать методички и рекомендации. Если «пенсионер в регионах умеет максимум читать Яндекс и отправлять цветок в Одноклассниках», то можно считать, что анонс будущего онлайн-голосования будет произведен именно на этих платформах, и первые мануалы по голосованию мы обнаружим именно там, а не в ФБ, телеграме или инстаграме. Специфика площадок социального взаимодействия «ядерного электората» фактически изжила молодых и протестных, поэтому оптимизм организаторов оправдан: размещаться порционно там, где не обольют грязью (и речь не только про онлайн). Конечно, ни о каком гражданском обществе ни одна партия думать не будет, когда на кону вопрос выживания, во время которого включается старая песня: «мы обещаем, вы голосуете, а потом что-нибудь решим».

Если говорить об «опасности» молодежи, то нужно делать уточнение: угрозу срыва полотна легитимности с партийного забора могут представлять только столичные регионы и города с высоким уровнем жизни, т.к. именно в них концентрируется прогрессивность (что сразу отменяет тотальность протеста в обозначенной группе). В копилку «снижения опасности» протестного голосования говорят уже случившиеся «электронные» провалы, которые систематически идут один за другим: от «Социального мониторинга» и электронных пропусков до праймериза ЕР, что рисует картину общей неподготовленности к цифровым мероприятиям. При наличии угрозы утечки данных даже самый рьяный оппозиционер подумает о нужности самоубийственного голосования, в тот момент, когда неоппозиционный электорат думать не будет, т.к. будет успокоен мантрой из мануала по правильному голосованию, найденного на просторах яндекса-одноглазников. К чему мы обо всем этом? Электронное голосование, какое бы оно ни было плохое, создаст прецедент. Только цена внедрения электронной демократии высока – вместо включения протестной молодежи в голосование, произойдет дезактивация протеста массой неискушенных и легко контролируемых посредством «класса» региональных юзеров (которых обучить по методичке правильному голосованию будет проще, чем исправлять технические несовершенства). Иными словами, вопрос партийного выживания перемещается из центра в регионы, с анонсом оффлайн «интернет-ликбеза».

Комплиментарность по отношению к ментальным способностям организаторов партийной деятельности в тексте только в качестве допущения, а не утверждения, т.к. силу глупости и случайности происходящих событий мы отрицать не можем, но хочется верить в разумность.

Несколько противоречивым кажется следующее: «низкий уровень доверия к государству, СМИ и системе здравоохранения» и «последний месяц укрепил уверенность человека в себе, в возможности преодолеть трудности». Прочтем иначе, с сохранением смысла: «нищающее население не верит в изменения к лучшему (т.е. государственным инициативам), не верит «советским российским газетам» (ни до, ни после обеда), знает, что здравоохранение плохое и, с высокой долей вероятности, не поможет». Тем не менее, у нищающего гражданина нет выбора, т.к. повлиять на принимаемые решения нет возможности, средств на платные и дорогие информационные сервисы нет, как нет возможности оплачивать лечение в частных клиниках и, при всем при этом, гражданин уверен в себе. Такая социология рисует картину: инфантильно-оптимистичный фаталист в розовых очках, который не имеет ни выбора, ни возможностей, уверен в том, что завтра будет лучше, и продолжает наивно полагать, что огонь с крыши дома не перекинется на вплотную стоящий сарай. Что сделал нынешний кризис, так это разбил розовые окуляры стеклом внутрь, сделав надежду непозволительной роскошью, а сама социальная структура переформатировалась в подобие фронтира, где процесс выживания, находясь под гнетом случайности, исключает планирование дальше, чем способен увидеть глаз.

Касательно случайности: возрастающая неопределенность, по Валлерстайну, превращает любые действия акторов в «игру чистой случайности, в которой есть случайные крупные победители и большинство абсолютно проигравших». Иными словами, ни о какой гражданской уверенности в чем-либо вообще говорить нельзя, т.к. начинает размываться сакральность понятия «гражданство» (теряется смысл принадлежности к государству, которое ничем не может помочь, не может эффективно противостоять угрозам и не дает возможности гражданам защищаться самим). Тем более, осознание, что никто не поможет тебе, кроме самого себя – это не равно тому, что граждане «стали уверены в себе».

Внутренне противоречивая социология, при относительной корректности внешних данных.

Вдохновили. «В истории тоже есть положительные примеры. То, что называется аббревиатоз. То, что на заборах писали сокращенно, чтобы передать смысл целого предложения одним словом (АЭРОРАДИОХИМы, ВАСХНИЛы, Даздрапермы и всякие ВСЕРОКОМПОМы, а вы о чем поудмали?)».

Лучше пусть занимаются артритом, а то сегодня вот главный нарколог сказал, что смертность повышена, в регионах одни бульбиты по подъездам находят.

Немного смысловой ретроспективы в связи с иском Игнатьева и «первым чиновничьим бунтом».

Этимологически понятие «чиновник» тесно связано с церковной практикой и упоминается в богослужебной книге «Чиновник архиерейского священнослужения» (для соблюдения «чинов» службы по византийскому образцу), а означает не только «должность, сан», но и «порядок» (Черных П.Я.). Смысловой дрейф в сторону большей светскости понятия «чиновник» произошел при Петре I, закрепивший образ чиновника на без малого двести лет в качестве «своеобразной формы государственной регистрации личного социального достоинства человека» (Степанова Ю.С.), что, в свою очередь, открыло новоиспеченному дворянству дорогу к высшим управленческим должностям вне конкурса на профпригодность и личные качества. Таким образом чиновник-человек порядка превращается в чиновника-потомственного бюрократа. Высмеивание царского чиновника с определенного времени стало мейнстримом, что превратило проблему социального устройства в одну из беспроигрышных и злободневных тем в литературе (Гоголь, Гончаров, Салтыков-Щедрин).

При Советах ни о каком «чиновничестве», как пережитке буржуазного времени, речи идти не может, поэтому в 20-х гг. XX в. происходит метаморфоза: чиновник-бюрократ превращается в номенклатурного работника. Понятие номенклатуры раскрывает В.Ф. Шаповалов: «Происхождение термина «номенклатура» связано с тем, что кандидаты на все руководящие посты предварительно «расписывались» партийными органами... Номенклатура представляла собой группы людей, повязанных между собой круговой порукой, подобно тому как это бывает в преступной среде... Соблюдающий... правила мог рассчитывать на свою долю в разделе государственного «пирога». Именно с этого периода началось активное педалирование идеологемы «суровость законов смягчается необязательностью их исполнения», эволюционировав из «царской» «все равны, но есть равнее» (или уж из совсем цесарского «что положено Юпитеру – не положено быку»). Объясняется это просто: номенклатурно-повязанный находился вне правового поля, что создавало прецедент «законного» неповиновения, особенно, при наличии компромата, особых сведений, родственных связей и прочих механизмов влияния, что одновременно отвлекало от глобальных проблем, стравливая несогласие на местах с адекватностью номенклатуры, и, вместе с этим, выстраивало подобие канала локальной коммуникации. В связи с наличием определенных аналогий столетней давности, можно утверждать, что обозначенная «номенклатурность», передаваемая из «повязанного» поколения в поколение, в процессе социальной эволюции передала наследственную информацию следующему звену: государственным служащим (с 1991 г.), коим и являлся Игнатьев (допустим эту неточность, осознавая, что поведенческие паттерны передаются только в процессе устойчивого повторения на протяжении множества поколений, но и эволюция социальная – это больше из разряда авторского упрощения). С учетом периода становления и развития, пришедшегося, у большинства из числа современных служащих на период застоя и чехарды 90-х, госслужащие, в виду глубокого укоренения советских паттернов поведения, до сих пор значимо не эволюционировали из образа чиновника-ю-питерской номенклатуры в чиновника-служащего, как это закладывалось в новые смыслы архитекторами отечественной бюрократии.

Анализируя поведение и характер публичной активности Игнатьева, можно сделать вывод о соответствии персональных характеристик историческим типажам «чиновничества»: не являясь ни чиновником-служителем, ни чиновником-порядкодержателем, остается обобщающий типаж номенклатурного и «повязанного» работника. В связи с чем, вывод о «самостоятельности» исковой инициативы попадает под сомнение в виду «системности» затронутых через отставку Игнатьева номенклатурных связей (каких конкретно, наверняка уже дополнили коллеги). Тем не менее, нельзя недооценивать силу глупости, которую не сможет удержать ни одна «подвязка» и не отфильтрует ни одно сито пресс-служб (хотя и это дискуссионный вопрос).

Мнение Д. Дризе емко умещается в уже готовой максиме про быка и Юпитера. И дело не в том, что «нормальность» (не только конституционная) воспринимается, как подвиг, а в том, что «нормальность» конституционного процесса зависла на стадии «идеала, к которому надо стремиться», т.е. заняв место по соседству с построением утопического коммунизма (см. стенограмму заседания «круглого стола» для выработки рекомендаций к программам антикризисных мер и развития реформ в Российской Федерации от 15 февраля 1993 года, Из истории создания Конституции Российской Федерации, том 4/1). Какое-то время были популярны разговоры о том, что без идейного стержня плохо, горизонтов не видно, но тогда чем была старая конституция версии 1993 года, если не этим идейным стержнем? Вопрос риторический.

Описываемая Д. Дризе реакция на «самостоятельность» также объясняется тем, что миры справедливых идей и не очень справедливой реальности все же различаются. Отстаивание прав в суде и борьба – это хорошо в мире идей, в реальном же мире большинство граждан столкнется с непомерными тратами, которые будут пропорционально увеличиваться в случае неимения достаточного опыта и юридической подготовки (и не факт, что такие траты приведут к желаемому результату). Усугубляют ситуацию негласные правила, нормы допустимого поведения и смысловые особенности конъюнктуры, о наличии которых мы писали ранее. Попытка найти лавкрафтовскую хтонь, стоящую за мотивацией и способностью «простого» чиновника написать исковое заявление, вступает в противоречие с образом послушных верноподданных и всесильности вышестоящих лиц, что отражает картину общего непонимания идейного начала свободы.

«Научить свободе» не смогли не по причине необучаемости граждан или лицемерия должностных лиц (т.к. «закон в России существует исключительно для глубинного народа»), а потому что вместо учителей и уроков были розги, винты и прочая садистская прелесть. А так, сама история внесла значительные коррективы в повестку дня, оттеснив многие темы для обсуждения, в связи с чем правильнее задать вопрос, отличный от «кому это выгодно»: «зачем так громко и что прошло «в потоке», пока мы обсуждаем Игнатьева?».

Астрологи провозгласили неделю прогулок по домовому графику. Количество консьержей и придомовых пенсионных советов с синдромом вахтера увеличилось вдвое.

Цифры, которые показывает закрытая социология, конечно мощные, но:

1. Вызывают сомнение в части готовности протестовать: и повод был, и неадекватность принимаемых сверху мер не обсуждалась только ленивым, и возможность сетевого протеста имелась, а будущее электронное голосование так и подмывает совершать акты гражданского неповиновения/волеизъявления. Но где протест?

Такую волну не остановить самоизоляцией, масками и запретами. При неясной методологии очень сложно доверять также величине числа: 75% «недоверяющих» – хорошо, но выборка какая? Из каких категорий, страт или, хотя бы, регионов эти 75% граждан?

2. Мало сказать, что уровень доверия снизился на Н%, важнее понять куда (к кому) эти проценты ушли, т.к. пустоты в политическом вакууме быть не может априори. И тем более, важно понимать, что 75% недовольных – это не 75% вышедших на улицу выражать свое недовольство. Корреляция между недовольными и выражающими недовольство – вот что действительно позволит представить «реальное недовольство» (но таких данных мы не обнаружили, и были бы рады, если бы им кто-то поделился).

3. Смысл составления рейтингов имеется только в условиях наличия политической конкуренции. В условиях политмонополии и контроля повестки (как это было сегодня с рукотворным «неповиновением» Игнатьева), такие рейтинги только тешат самолюбие номенклатурных работников. В условиях постоянных запретительных и непопулярных мер никакие рейтинги не нужны, чтобы понять необходимость «пряника». Как утверждается в «закрытой статистике», именно 15% рейтинг доверия вынудил начать дополнительные «детские выплаты», которые получили теоретические 31 млн. представителей младшего поколения (из которых 13 млн. – это от 0 до 6 лет, а 18 млн. – от 7 до 17 лет), а это 22% от общего числа успокоенных граждан (в расчет идет денежное «успокоение» родителей, а не детей). Если развивать эту логическую цепочку, учитывая, что у 31 млн. детей в среднем по два родителя, то «минимальные 22% успокоенных» родителей становятся «относительно доверяющими» или нейтральными президенту, в корне изменяя процент неодобрения (что сообщает об отсутствии у президента проблем с рейтингами).

4. Гадать «хуже или лучше реальные рейтинги» в условиях не только монополии, но и авторитарного ручного управления – пустое занятие. Любой промах подчиненных в момент оборачивается плюсовым рейтингом, достаточно одного броска ручки (что уж говорить про публичную выволочку правительства и личный патронаж медицинских выплат).


П.С. Мы признаем дискуссионность каждого пункта, но мы твердо уверены в том, что какими бы ни были цифры, итог «обнуления» общественного договора, худо-бедно существовавшего до эпидемии («власть и народ – не один огород», «вы не мешаете нам – мы не мешаем вам, но это не точно»), говорит о закономерности роста недовольства.

Вопрос «победили или нет» не получит ответа до тех пор, пока научное сообщество не выйдет из рукотворного медиа-штиля, а пока интерпретаторская инициатива находится в руках управленцев, в любой инициативе будет мерещиться заговор.

Говоря о прекращении медийного стазиса науки, мы подразумеваем не только каждодневную оценку событий профильными исследователями с междисциплинарным анализом-ликбезом на разных уровнях подготовки, но и разработку профильных программ Минкомсвязи и Минобрнауки по стимулированию научного сообщества работать в онлайне (без бредовых процессов получения гранта). Цель такого стимулирования достаточно утилитарна: именно голоса научного сообщества, а не мнении министров и комментарии пресс-служб , должны стать внерейтинговым центром формирования повестки. Иными словами, речь идет об упреждающем маневре, или информировании до того, как профильный министр интерпретирует экспертное заключение.

Именно личной интерпретацией и субъективным пониманием проблемы мотивируется то или иное решение о закрытии/открытии, а борьба с недоверием населения – это борьба со следствием, но не с причиной. К слову о причинах, которых несколько: непрозрачность мотивации (первый сигнал – это возникновение вопроса «кому это выгодно»), непоследовательность (в попытке уменьшить трафик общественного транспорта ограничим функции каршеринга), нарождение «лишних сущностей» (никто так и не ответил на вопрос зачем вставать ночью ради селфи и зачем нужны перчатки в парке). Все обозначенное элиминировано методологией научного познания. Звучит наивно-утопично, но так же звучит и сам вопрос о «победе», т.к. победить биологию (как и проиграть ей) невозможно. Тем не менее, поднятая проблема по касательной задевает вопрос цифровизации, т.е. процесса, вершиной которого станет исключение случайности, неопределенности и технической субъективности человеческого фактора, что невольно поднимает вопрос о преступном полагании на ограниченные человеческие способности.

Неловко получилось, начали с медиа, закончили киберпанком и трансгуманизмом, однако это хорошо иллюстрирует проблему интерпретации и роли асинхронного информирования.

Вопрос об адекватности позиции Верховного суда (что подразумевает адекватность конкретно Лебедева) имеет профильный и достаточно серьезный ответ от научного сообщества: плагиат и заимствования в работах пяти судей ВС РФ. Заимствование несет в себе риски недостаточных исследовательских умений (необходимых для объективного рассмотрения дел), что прямо оказывает влияние на качество работы всей судейской когорты.

В копилку «адекватности» Лебедева также стоит добавить открытие судов и указное подписание письма директором Суддепа «завхозом» Гусевым, что говорит об отсутствии каких-либо властных полномочий и декларированной независимости у российских судов, когда указание столичного начальника стоит выше коллегиальной совещательности и решения реальных проблем на местах.

Есть один момент, который позволяет заранее предположить, что Лебедев никакую судебную реформу не проведет. И этот момент делает параллельным историю Лебедева и Памфиловой: отношение к «цифре» и технологиям как таковым. Лебедев такой же адепт e-justice, как Памфилова е-голосованию, т.е. никто из них не имеет никакого стимула приблизить замкнутый судейско-циковский социум к гражданскому общества, в виду равнодушия к проблемам граждан и нежелания потерять бонус от закрытости биома (иными словами - полного контроля вверенных территорий).

Самопозиционирование Лебедевым в качестве радетеля «цифровых реформ» (отчитавшегося в 2012 об оснащении российских судов компьютерами) было разбито Момотовым в 2019 году (когда выяснилось, что компьютеры так и остались на уровне производительности 2012 года): «сейчас во многих судах сложилась негативная ситуация с обеспечением новой компьютерной техникой». О какой цифровизации и реформах можно говорить, если имеются проблемы с элементарным техническим оснащением судов? Поэтому реликты в лице техноборца-Лебедева закономерно сойдут со сцены в недалеком будущем.

«Режим самосохранения и санитарных ограничений в Москве продлится до появления вакцины — Сергей Собянин».

В очередной раз Сергей Семенович спас нас от режима самозагрузки и антисанитарной развязанности. Осталась одна проблема: что делать тем москвичам, у которых слоты памяти не позволяют сохраниться?

Сам факт того, что силовые ведомства обратят внимание на работу медиа-сегмента и публикации в телеграм-каналах, как сопутствующих расследованию (или способствующие ускорению) материалов, косвенно указывают на вектор будущей реформации «уполномоченного актива».

Наличие симпатии силовиков к сетевому продукту (вне зависимости от природы происхождения автора и информации) свидетельствует о зарождении общего тренда на приятие перспективы «цифровых гражданских расследований» и цифровизации в целом. В связи с чем, в истории, описанной ранее, ситуация с техноборчеством Лебедева-Памфиловой обретает контуры уже публично объявленного противостояния. Неожиданная и несвойственная роль прогрессора, доставшаяся силовому блоку, может стать крепким имиджевым подспорьем в борьбе не только с коррумпированными губернаторами, но и с лицами первого эшелона, отказывающимися «цивилизовываться».

О чем может сказать такой список «элитного» алкоголя? В мэрии либо пытаются выпивать бюджетно, поближе к народу, готовясь затянуть пояса, но не изменять привычке, либо у функционеров, заказывающих подобные напитки, вкусовые рецепторы и представление об «элитности» уволились еще на прошлой неделе. Ну или на Тверской готовятся к приему не очень желанных, но безразличных к следующему утру гостей. Поддерживаем мнение коллег, что Вайт Хорс, что Лоусонс – напитки студентов, идущих на концерт с дорогим баром, или ожидающих разогрева за гаражами. Как еще в мэрии до «Капитанского рома» не дошли – вот вопрос.