Этот тезис больше чем цитата из официальных СМИ: «государство-партнёр» – это один из четырёх приоритетов программы социально-экономического развития на 2021–2025 гг. Поэтому мы надеемся, что его профилактический разбор поможет избежать неверной оценки ситуации и вытекающих из неё ошибок.

О патернализме в отношениях государства и общества говорят, когда общество добровольно соглашается на ограничение своих свобод и самостоятельности в принятии решений в обмен на «заботу» со стороны государства. Если люди говорят: лучше зарабатывать не очень много, но иметь стабильную работу, лучше обязательное распределение, чем безработные выпускники, лучше работать на государственном предприятии, чем на частном, то патернализм их устраивает. Они доверяют себя государству. Общество выступает в роли ребенка, государство – родителя. Но как дети взрослеют, приобретают собственное мнение и требуют самостоятельности, так и общество постепенно перерастает такую модель отношений с государством.

О том, что запрос на патернализм в белорусском обществе сильно уменьшился, в последние годы немало писали социологи, а в рейтинге «Глобальный индекс экономического мышления» мы и вовсе заняли 15 место из 74 стран мира. За последние 10 лет оценка средним белорусом эффективности государства снизилась. Это не значит, что государство стало хуже работать – оно просто стало в меньшей степени отвечать ожиданиям. К началу 2020 г. средний класс стал основной социальной группой, а ведь уровень его запросов заметно выше тех «средних» потребностей, на которые ориентировалось государство. Ему перестало хватать гибкости, и люди всё чаще стали решать свои проблемы самостоятельно.

Именно механизмы самостоятельного – децентрализованного – принятия решений обеспечивают ту гибкость, которой не хватает белорусскому государству. Невозможно представить модель децентрализованного принятия решений, при которой органы власти назначаются, потому что назначенный руководитель будет отстаивать интересы того, кто его назначил, а избранный – тех, кто его избрал. Отсутствие подотчетности избирателям порождает вседозволенность, которая легко входит в конфликт с интересами большинства. Это оправдывается «отеческой заботой»: как же, мы вас обеспечиваем, а вы, неблагодарные, нас критикуете! Но обеспечение нужно патерналистскому обществу, а белорусское общество считает, что государство должно давать возможность зарабатывать, и это его основная задача. Худшее, что можно сделать в такой ситуации – это попытаться «закрутить гайки» и заблокировать естественные процессы, которые происходят в обществе, потому что тем самым будет заблокировано само развитие.

Но вместо того, чтобы сделать такой простой и естественный вывод, автор тезиса предлагает государству невнятное «подставить плечо», «обеспечивать, но излишне не контролировать», «излишне не вмешиваться в какие-то сферы жизни». Говорите, государство готово к такой модели? Да именно такая модель у нас и есть! Плечо подставляем (кому надо и кому не надо), обеспечиваем (и нуждающихся, и не очень), «излишне не контролируем» (сколько бюджетных денег вложено в неокупаемые проекты, сомнительные с точки зрения социальных и экологических эффектов?), «излишне не вмешиваемся в какие-то сферы жизни» («завернули» закон о домашнем насилии, хоть он уже был готов). Отличный план – назовём патернализм партнёрством! Тут даже не помогут красивые слова вроде «благоприятная и транспарентная деловая среда», «расширение полномочий местных администраций» и «децентрализация бюджетного процесса», потому что эти слова соседствуют с планом по строительству 50 ФОКов с плавательными бассейнами, и это преподносится как пример участия граждан в принятии решений. Снова патернализм и централизованное планирование. В их экономической (не)эффективности мы убедились – за последние 10 лет экономика Беларуси выросла всего на 9.3%. Теперь наблюдаем, насколько разрушительными они могут быть для общества и страны.

А сегодня мы публикуем самые свежие оценки так называемой «российской энергетической субсидии».
Методология оценок проста: разность между оценкой мировой цены и фактической ценой, по которой мы импортировали газ, нефть и нефтепродукты, мы умножали на объемы их импорта. Символично, что в 2020 г. субсидия «обнулилась»: на протяжении трёх кварталов 2020 г. мы покупали газ в России по цене выше мировой, и в итоге потери от разницы в ценах на газ оказались сопоставимыми с выгодами из-за разницы в ценах нефти. И поскольку энергетическая субсидия исчезла (или, по крайней мере, очень сильно сократилась), то страны наконец могут трезво оценить перспективы своих отношений, чему, как мы надеемся, поможет наш завтрашний «разбор».

Тезис: «Белорусская экономика полностью заточена на российскую экономику. Ну это же правда. Значит, они значительную часть товаров поставляют сюда. Их в других местах нигде не ждут. Именно поэтому тесная интеграция между экономиками, принятие важнейших решений в сфере регулирования в интересах двух стран.»

Начинается тезис сильным утверждением, что экономика Беларуси «полностью заточена» на российскую. Только аргументация подкачала – пытливого читателя фраза «и это правда» вряд ли убедит. К тому же это неправда: доля России в нашем экспорте товаров и услуг, «очищенном» от нефти, нефтепродуктов и реэкспортных схем, снизилась с 67% в 2000 г. до 43% в 2020 г. – это исторический минимум.

Далее тезис уточняется: «значительную часть» наших товаров «не ждут» нигде кроме России. Тоже слабый аргумент – вне сомнений, российский бизнес достаточно рационален и не станет покупать белорусские товары из жалости. Поэтому тот факт, что Россия является для нас крупнейшим рынком, объясняется другими причинами – экономическими. Многие наши товары встроены в российские производственные цепочки, российский рынок ближе (ниже транспортные издержки), у российских потребителей есть устоявшийся имидж белорусских товаров и тому подобное. И, конечно, одним из таких факторов является экономическая интеграция между странами.

Белорусско-российской интеграции больше 20 лет. Мы вошли в таможенный союз с Россией в 1995 г., и всё это время наших производителей на российском рынке защищали от конкурентов из других стран импортные пошлины. Казалось бы, это должно было помочь нам потеснить конкурентов и увеличить своё присутствие на российском рынке. Но с 1998 г. (с этого года доступна детализированная статистика) по 2019 г. наша доля в российском импорте товаров упала почти вдвое (с 9.5 до 5.5%), а в импорте «остального мира» – более чем удвоилась (с 0.5 до 1.1‰; без учета нефти, нефтепродуктов и реэкспортных схем – с 0.4 до 0.9‰). Если бы не рост экспорта в остальной мир, можно было бы согласиться, что наши товары «никому не нужны», но факты упрямы: даже с учетом углубления интеграции (появление ЕАЭС в 2015 г.) белорусский бизнес расширял географию поставок. За 1998–2019 гг. белорусский экспорт товаров в Россию утроился, а «ненефтяной» экспорт в остальной мир вырос в 8.2 раза. И такая диверсификация в интересах обеих стран: чем больше мы продаём «третьим странам», тем больше наш спрос на товары и услуги наших российских партнёров, тем более устойчива наша экономика к шокам и тем больше шансов на то, что мы сможем вовремя и в полной мере рассчитаться по кредитам, полученным в том числе от России.

Но дальше нам говорят:

«Нам нужно интегрироваться тесней и реализовывать весь потенциал Союзного договора, включая те элементы сближения, соединения потенциала наших экономик, которые туда заложены. А это самые разные вопросы, вплоть до единой валюты.»

(продолжение, начало здесь)

А насколько тесно интегрированы наши экономики? У нас нет таможенной границы – не нужно тратить время и средства на таможенное оформление. Наши товары не облагаются таможенными пошлинами, а товары из «третьих стран» облагаются. Барьеры на движение труда и капитала минимальны. Есть даже наднациональные органы, которые призваны разрешать споры между странами и улучшать среду для развития взаимной торговли и движения факторов производства. И вся эта продвинутая интеграция – общий рынок – существует в рамках Евразийского экономического союза (ЕАЭС). Она укрепляет белорусскую экономику: общий рынок снижает издержки и высвобождает ресурсы, которые компании могут инвестировать в том числе во встраивание в глобальные цепочки поставок. Иными словами, увеличение диверсификации экономик стран – партнёров по интеграции – это признак того, что интеграция успешна. В связи с этим вызывает недоумение идея белорусского МИДа о том, что половина белорусского экспорта должна приходиться на ЕАЭС (читай – Россию): даже интуитивно понятно, что это такая зависимость от одного рынка увеличит уязвимость белорусской экономики к шокам, затрагивающим этот рынок.

Общий рынок – это продвинутый уровень интеграции, который еще надо как следует отладить. Но нам предлагают идти еще дальше и «реализовывать весь потенциал союзного договора», хотя именно в рамках этого двухстороннего договора практически никаких мер, которые бы повысили эффективность общего рынка, принято не было. Интеграция в рамках «союзного государства» отличается от ЕАЭС тем, что предполагает унификацию налогового законодательства, синхронизацию бюджетной политики и введение единой валюты. Это очень глубокий уровень интеграции: даже страны Еврозоны не пошли так далеко – они, например, сохраняют самостоятельную фискальную политику и налоговое законодательство. Экономики стран, создававших Европейское экономическое сообщество и Европейский валютный союз, были намного ближе по размеру и принципам функционирования, чем экономики Беларуси и России, но даже несмотря на это «отцы-основатели» не пошли на такую интеграцию, которая лишила бы крупные страны Европы экономической самостоятельности. Условия европейских интеграционных соглашений были результатом компромисса, в то время как для Беларуси «синхронизация с унификацией» означают принятие российских норм. С единой валютой тоже всё не так, как в объединённой Европе. Монетарная политика Европейского центрального банка (ЕЦБ) определяется Советом управляющих, куда входят члены Правления ЕЦБ (назначаются по общему согласию глав государств/правительств стран Еврозоны) и управляющие центробанками стран Еврозоны. Аналогичный принцип принятия решений в случае валютного союза Беларуси и России представить невозможно – это было бы введение в Беларуси российского рубля, а монетарная политика определялась бы Банком России.

Экономики наших стран слишком разные, они по-разному абсорбируют шоки (то есть справляться с шоками помогают разные меры), поэтому принятие российских норм в Беларуси в качестве национальных лишает нашу страну либо естественных конкурентных преимуществ, либо суверенитета. И экономически слабая Беларусь, и Беларусь, потерявшая независимость, противоречат интересам России – чтобы это понять, достаточно на минуту задуматься над выгодами и издержками «подчинения» Беларуси, отбросив геополитические стереотипы. Не может быть в интересах России и партнёр, который постоянно просит финансовой поддержки, прикрываясь «союзными обязательствами». Поэтому пора, наконец, отказаться от идеи союзного государства и сосредоточиться на интеграции в рамках ЕАЭС и соблюдении принципов верховенства закона и защиты прав собственности в странах-партнёрах. В наше время тотальной неопределённости гибкость и сотрудничество намного эффективнее централизации и подчинения.

Белстат опубликовал данные о росте реального ВВП за январь 2021 г.: +1.3% г/г. Промышленность и вовсе выросла на 8.5% г/г. Уже пора радоваться – рецессии конец?

Эпизоды роста реального ВВП наблюдались весь прошлый год – в феврале, марте, октябре и ноябре 2020 г. темпы роста реального ВВП к аналогичному периоду 2019 г. были положительными, но и по итогам года, и последние 3 квартала экономика падала. Это нормально – ежемесячные данные о ВВП вообще мало о чем говорят: во-первых, в этих цифрах большая доля оценок Белстата, во-вторых, любое краткосрочное событие (например, более теплый июль) могут сместить сезонный фактор или создать эффект низкой/высокой базы. Поэтому квартальные данные более информативны.

Если посмотреть, за счет каких видов деятельности увеличивался реальный ВВП в январе 2021 г., то окажется, что положительный вклад в прирост внесли обрабатывающая промышленность (+1.7 проц. пункта), снабжение электроэнергией, газом, паром, горячей водой и кондиционированным воздухом (+0.5 проц. пункта) и информация и связь (+0.2 проц. пункта). Еще 0.4 проц. пункта добавили чистые налоги на продукты. «Ларчик» открывается слишком просто: в январе прошлого года Россия почти не продавала нам нефть, НПЗ едва работали, а в этом году все вернулось – в итоге производство кокса и продуктов нефтепереработки увеличилось на 33.9% г/г. Еще быстрее увеличивалось производство химических продуктов (+38.6% г/г) – это в основном калийные удобрения. И то, и другое дает базу для чистых налогов на продукты, отсюда и такой вклад в прирост. Отдельно стоит отметить огромный вклад «электрическо-отопительной отрасли» – это не столько АЭС, сколько холодная зима. Отрасль приросла на 13.4% г/г, производство электроэнергии – на 8.6% г/г, теплоэнергии – на 19.5% г/г.

В других отраслях промышленности все было далеко не так радужно. Спад в пищевой, легкой, металлургической, химической (не калий) промышленности, производстве транспортных средств. Посмотрите этот файл и сравните его с прошлогодними данными. Сахарные заводы в январе вообще стояли (падение производства на 98.2% г/г), в деревообработке падало производство товаров, которые используются в строительстве, сильно сократилось и без того не рекордное производство «самосвалов для бездорожья». В общем, ситуация как минимум неоднородная, и уже февраль-март, а особенно апрель покажут более реальную картину.

В транспорте, строительстве и услугах спад продолжается – их общий вклад в прирост реального ВВП составил - 1.4 проц. пункта. Вероятно, скоро к ним рискует присоединиться информация и связь, которая в январе приросла всего на 2.9% г/г.

О том, что мы пока еще только входим в рецессию, а не выходим из нее, говорят и данные мониторинга бизнес-настроений: по данным Национального банка, в январе преобладали негативные ожидания компаний по поводу предстоящего изменения спроса, производства и численности занятых (балансы ответов были лучше, чем в декабре, но значительно хуже, чем в январе 2020 г., а здесь важно учитывать сезонность, поэтому сравнение с январем более корректное). Аналогично, данные Исследовательского центра ИПМ показывают, что настроения бизнеса вернулись к уровням октября-ноября 2020 г., когда перспективы виделись не самыми радужными. Поэтому радоваться пока рановато.

Сегодняшний тезис напоминает стихотворение Чуковского «Путаница». Помните, котята захотели хрюкать, утята квакать, а воробышек стал мычать коровой? В итоге всё чуть не закончилось плохо.
Наш случай очень похож: представитель организации, которая должна заниматься защитой прав трудящихся, погрузился в тему ценообразования и недоумевает: абсолютно непонятно! Это ли не повод помочь разобраться? А разобраться важно, поскольку подобными «немотивированными суждениями» обосновывается необходимость регулирования цен, которое и делает «крайними» людей, во имя которых его вводят.

Вначале немного прописных истин. Беларусь тесно связана с мировой экономикой: в 2020 г. наш импорт товаров и услуг превышал 62% от ВВП (а в 2019 г. – 70% от ВВП). За импортные товары и услуги мы платим валютой, значит, обесценение белорусского рубля ведет к повышению закупочных цен, выраженных в рублях. Но импортные товары, которые покупаются сегодня, будут проданы спустя какое-то время. Чтобы не понести убыток, продавец станет закладывать в цену свои ожидания по поводу будущего курса рубля. Если же ожидания не оправдаются и рубль не будет обесцениваться или укрепится, то продавец станет снижать цену, иначе он будет продавать товар слишком медленно, а забитые непроданными товарами склады – это тоже убытки.

Но почему у импортеров вдруг возникают девальвационные ожидания? Причем повально у всех – ведь если цены повысят только некоторые продавцы, то потребители уйдут к их конкурентам, и те, кто поспешил поднять цены, окажутся в убытке. Тут ключевую роль играют история и коммуникация, которые вместе формируют (не)доверие. Если в прошлом государство часто допускало смягчение монетарной политики, которое вело к обесценению рубля, то ожидания новой девальвации будут возникать легче. Если государство постоянно допускает риторику в духе «надо поддержать предприятия, дав им денег» и тем более подкрепляет эту риторику действиями, то история вспоминается очень быстро, и девальвационные ожидания растут. Если государство постоянно допускает уничижительные высказывания и угрозы в отношении какой-то группы бизнеса, то повышенное восприятие рисков может заставить эту группу сворачивать свою деловую активность, что приведет к снижению конкуренции. Если государство дает каким-то компаниям статус специмпортера, то оно создает монополию на ровном месте, убивая конкуренцию. Меньше конкуренция – выше цены. «Мы понимаем, что крайними в таких случаях останутся люди.»

Но ведь государство просто может заставить бизнес не повышать цены! Конечно, может. Цены можно даже обнулить, но тогда «обнулятся» и товары. Идеи о сдерживании роста цен при помощи их регулирования коренятся в тотальном не(при)знании истории. Любой человек, живший в советском союзе, помнит очереди и пустые полки – помнит дефицит. Те, кто не жили в то время, легко могут отыскать уйму документальных свидетельств. Современная история Беларуси даёт нам и другой пример: в годы самого жесткого регулирования цен они росли быстрее всего, а устанавливаемые государством цены росли быстрее, чем цены, которые регулировались меньше. С декабря 2001 г. продовольственные товары подорожали в 20.1 раза, непродовольственные – в 8.6 раза, платные услуги (кроме ЖКХ) – в 26.1 раза, а услуги ЖКХ – в 104.3 (!) раза. «Мы понимаем, что крайними в таких случаях останутся люди.»

Таким образом, исторические факты и статистические данные говорят о том, что жесткое регулирование цен приводит либо к дефициту (и формированию черного рынка с ценами, в которые включены все мыслимые риски), либо к тому, что регулируемые цены растут быстрее, чем они бы росли без регулирования. В обоих случаях страдают потребители. Предложения напрашиваются сами: экономическая политика и коммуникация не должны давать поводов для девальвационных ожиданий. Контролирующие органы должны дать внятный ответ на вопрос, почему тарифы на услуги ЖКХ до сих пор не догнали себестоимость. А профсоюзы должны заниматься не ценами, а правами трудящихся – работы у них точно хватит.

Чтобы оправиться от шока, которым сопровождается поиск цитат, достойных разбора, мы отложим публикацию очередного текста из этой серии на денек-другой и рассмотрим феномен, который рискует остаться незамеченным – феномен новой стабильности. Не стоит путать его с «новой нормальностью». В отличие от западных экономистов мы не предлагаем читателям свыкнуться с этим новым. Кроме того, стабильность органически присуща Беларуси, поэтому наш термин выглядит естественнее. В чем же проявляется новая стабильность? Мы предложим лишь несколько штрихов, оставив читателю возможность наполнить термин смыслом самостоятельно.

Во-первых, это стабильно высокие инфляционные ожидания. В ближайшие дни Нацбанк опубликует очередной экспресс-обзор «Экономическая конъюнктура» и мы увидим, что уже 7 месяцев подряд интенсивность инфляционных ожиданий бизнеса стабильно превышает 4 по пятибалльной шкале (1 – в ближайшие 3 месяца цены снизятся, 2 – не изменятся, 3 – будут расти медленнее, чем сейчас, 4 – будут расти так же, как сейчас, 5 – будут расти быстрее, чем сейчас). Это означает, что компании ожидают, что в ближайшие месяцы цены будут расти, вероятно, несколько быстрее, чем сейчас. Учитывая, что «сейчас» инфляция ускоряется, это означает, что бизнес ожидает её дальнейшего ускорения. Конечно, бывали времена и постабильнее – в конце 2010 – 2011 гг., когда интенсивность ожиданий превышала 4 на протяжении 14 месяцев, но мы уже прошли половину пути к этому историческому рекорду (Нацбанк мониторит настроения бизнеса с мая 2005 г.).

Во-вторых, это стабильно высокие риски ведения бизнеса в Беларуси по восприятию частных компаний. С момента начала измерений (октябрь 2020 г.) воспринимаемый уровень риска не опускался (с учетом доверительных интервалов)ниже 4 по пятибалльной шкале, где 1 – очень низкие риски, 2 – низкие, 3 – средние, 4 – высокие и 5 – очень высокие. В ближайшую неделю Исследовательский центр ИПМ опубликует IPM индекс за февраль, и мы опять увидим, что больше половины опрошенных компаний выбрали вариант «очень высокие риски», варианты «низкие» и «очень низкие» не выбрал никто, а средний балл снова значимо превысил четверку.

В-третьих, это стабильная пятёрка основных препятствий для расширения экономической активности по оценкам частных компаний. В том же выпуске IPM индекса мы увидим, что на первом месте окажется высокая неопределённость экономической среды, на втором – макроэкономическая нестабильность (простите, это такая формулировка), на третьем – недоверие к правовой системе. Четвертое и пятое места стабильно достаются низкому спросу и финансовым проблемам в разных комбинациях. Но тройка лидеров особенно вдохновляет. Уже пять месяцев подряд плюс-минус 40% респондентов включают в свой личный топ-5 недоверие к правовой системе, плюс-минус 60% – макроэкономическую нестабильность, плюс-минус 70% – неопределенность. Не это ли стабильность, которая лежит в основе развития бизнеса и экономического развития вообще?

Разберем этот тезис «тезисно». Во-первых, кто такие «оппоненты», которые ругают правительство за систему распределения? Краткая социологическая справка: в 2009 г. 53.2% респондентов национального опроса населения соглашались с тезисом «лучше распределять выпускников принудительно, но не оставлять их нетрудоустроенными», а в 2018 г. таких было всего 20.8%. Не то чтобы 80% общества ругали правительство за обязательное распределение, но они точно не поддерживают такую систему.

Во-вторых, надо разобраться со словом «якобы». Можно ли отказаться от распределения? Да, но тогда ты обязан заплатить за образование. Нет возможности заплатить – распределяйся, «куда Родина пошлёт». А раз так, то надо признать, что либо распределение у нас является принудительным, либо высшее образование у нас платное. Идём дальше: можно ли распределиться туда, куда хочется? Как правило, можно: вероятно, большинство студентов распределяются именно так – просто приносят в вуз заявку от своего работодателя. Но эту работу они находят сами – и тогда надо признать, что государство не предоставляет первое рабочее место каждому выпускнику.

В-третьих, Польша – это не самый удачный пример для иллюстрации преимуществ нашего рынка труда. Если брать сопоставимые данные (уровень фактической безработицы), то ситуация в Польше примерно такая же, как у нас. Уровень безработицы в 4 кв. 2020 г. там составлял 3.1% экономически активного населения (у нас – 4.1%), а молодежной (15–24 года) – 12.8% (у нас – 10.3%). А если отличия минимальны, то, выходит, обязательное распределение не решает проблем нашей молодежи с трудоустройством. Но в доклад к вице-премьеру попали другие цифры – зарегистрированная безработица. В Польше её уровень составлял в конце 2020 г. 6.2%, а у нас – 0.2% от экономически активного населения. И молодежная безработица у них 11.5%, а у нас отсутствует (зарегистрировано 747 безработных в возрасте 16–24 года). Выглядит как достижение – но так происходит потому, что наше пособие по безработице похоже на насмешку, а в Польше оно высокое, и, чтобы его получить, на бирже регистрируются даже те, кто не особо стремится найти работу (а значит, не является безработным по определению).

Система обязательного распределения существует, чтобы снизить остроту проблемы обеспеченности кадрами территорий с непривлекательным рынком труда. Зачем государству искать стимулы для молодых специалистов, чтобы они ехали работать в районные больницы? Надо просто заставить их туда поехать! Вдруг кто-то осядет? А если нет, то хоть 2 года поработает. Вот, собственно, и всё достояние. Назовём вещи своими именами: это именно пережиток советской системы, который надо отменить.

На чем действительно можно было бы делать акцент, так это на трудовых гарантиям молодым специалистам – это «подъемные» (единовременная выплата при трудоустройстве) и невозможность уволить такого специалиста ранее 2 лет с момента трудоустройства. В условиях практически полного отсутствия бессрочных трудовых договоров гарантированный контракт на 2 года можно рассматривать как пример важной трудовой гарантии. Но только если заменить обязательное распределение добровольным трудоустройством на предлагаемые работодателями вакансии. Создайте общедоступную базу вакансий с удобным интерфейсом, сделайте мобильное приложение – пусть пользуются все желающие. Запустите программы обучения студентов старших курсов совместно с потенциальными нанимателями. Продумайте систему стимулов для работодателей, которые нанимают молодых специалистов. Продумайте систему стимулов для молодых специалистов, чтобы сделать работу в «глубинке» привлекательной. Как стране, «не имеющей больших природных запасов углеводородов», нам пора перестать искать сильные стороны нашей «модели развития» там, где их нет, пока нашу талантливую молодежь не растащили те страны, в которых есть зарегистрированная безработица, но куда так упорно уезжают белорусы.

Вчера появилась информация о том, что правительство работает над внесением изменений в закон об инвестициях и проектом новой редакции декрета №10 «О создании дополнительных условий для осуществления инвестиций в Республике Беларусь». В частности, речь идет о «внедрении такого механизма как специальный инвестиционный договор, по которому можно будет предоставить дополнительные гарантии инвесторам». В качестве вклада в дискуссию по этому вопросу мы предлагаем несколько причин, в силу которых институт инвестиционных договоров должен быть ликвидирован.

Во-первых, в Беларуси существует целый ряд территорий с особым правовым/налоговым режимом: ПВТ (действует экстерриториальный принцип), Великий камень, Орша-Бремино, СЭЗы и т.п. Есть четко определенный порядок получения резидентства и четко очерченный перечень «особых условий», что обеспечивает ту или иную степень прозрачности и предсказуемости для инвестора. Институт инвестдоговоров порождает непрозрачность и неопределенность для инвесторов, пользующихся «общедоступными» правовыми рамками, а также является нарушением закрепленного в конституции равенства прав для «осуществления хозяйственной или иной деятельности, кроме запрещенной законом».

Во-вторых, как только ответственный госорган вступают в переговоры с инвестором по поводу особых условий, возникают (а) коррупционные риски (инвестор может быть заинтересован в том, чтобы пролоббировать дополнительные льготы в обмен на «вознаграждение» и (б) риски того, что проект в итоге будет завален – или из-за того, что «особые условия» вступят в конфликт с действующим законодательством там, где инвестор этого не ожидал (похоже, примеров немало), или потому, что инвестор изначально преследовал иные цели, и особые условия были нужны именно для этого. У ПВТ, Великого камня и т.п., напротив, есть прозрачные процедуры и четкие критерии, по которым инвестор может стать резидентом и получить право на льготы, поэтому они, в отличие от института инвестдоговоров, не создают предпосылок для коррупции.

Что имело бы смысл для улучшения инвестиционного климата в нынешней ситуации, так это формирование реалистичной картины мира о том, что же на самом деле препятствует приходу инвестиций в Беларусь. Еще можно было бы разобраться с узкими местами в действующих «особых режимах». Например, можно было бы упростить порядок изменения границ СЭЗ – например, решением областного совета депутатов. Таких узких мест найдется немало – надо лишь попытаться услышать менеджмент и резидентов СЭЗ, технопарков и т.п. И, конечно же, продемонстрировать, что политические взгляды руководства и работников компаний – резидентов той или иной территории с особым правовым статусом не является поводом для пересмотра ранее гарантированных условий их работы – тогда, может, и в «дедушкину оговорку» поверят.

Ну как же: женщины и более образованные, и живут дольше, и на пенсию выходят раньше. Налицо «равенство в пользу женщин»! И в судах, и на госслужбе женщин почти 70%, и среди руководителей больше половины – «поэтому мы идем туда, куда вы поведете». Официальные лица настолько поверили в то, что Беларусь достигла гендерного равенства, что убрали упоминание слов, имеющих корень «гендер», из проекта Национальной стратегии устойчивого развития до 2035 г., хотя еще в концепции этого документа однокоренные слова встречались 19 раз! И это в документе, который должен рассказать, как страна будет достигать Цели устойчивого развития, одной из которых является «обеспечение гендерного равенства и расширение прав и возможностей всех женщин и девочек».

Сегодняшний тезис был озвучен на прошлогодней церемонии награждения победителей республиканского конкурса «Женщина года», но нельзя сказать, что он потерял актуальность, особенно в день, когда-то считавшийся символом борьбы женщин за равноправие. Подзабытое слово «равноправие» идеально подходит для его разбора. Вокруг термина «гендерное равенство» накопилось слишком много стереотипов, которые мешают понять его суть, которую пару лет назад очень просто и понятно изложил Алекс Кремер, глава представительства Всемирного банка в Беларуси: «Важно, чтобы каждая женщина могла свободно выбирать жизнь, которая ей нравится, не сталкиваясь с дискриминацией и предрассудками». Заменим слово «женщина» на «человек» и получим неплохое определение равноправия, не так ли?

Какая жизнь нравится женщинам? Такая же, как мужчинам. По крайней мере, жизненные приоритеты женщин и мужчин совпадают: на первом месте здоровье, на втором – понимание в семье, на третьем – материальный достаток, далее – жизнь без конфликтов, любовь и – на последнем месте – успех на работе. Для мужчин этот приоритет даже не попал на инфографику Белстата! Уже отсюда видно, что роли «кормильца» и «хранительницы» с таким же успехом можно называть ролями «кормилицы» и «хранителя». Но совершенно официально нам заявляют, что «после работы их [женщин] ожидают домашние дела. Подсчитано, что у работающих женщин в нашей стране на ведение домашнего хозяйства и уход за детьми уходит 26 часов 29 минут в неделю, у работающих мужчин – 14 часов 14 минут». А спустя год – что «нельзя забывать и про основное предназначение женщины – семью, детей».

То есть приоритеты одинаковые, а гендерные роли разные. Чтобы иметь больше возможностей уделять время семье, женщины чаще выбирают низкооплачиваемые профессии. Отпуск по уходу за ребенком берут и вовсе практически одни женщины, а поди найди высокооплачиваемую работу после нескольких лет в декрете! Тут нам отвечают: «Чтобы женщины в декретном отпуске не теряли навыки, привлекательность для нанимателей в профессиональном плане, предоставлена возможность и для них повышать свою квалификацию в этот период. За пять лет 343 женщины в период нахождения в отпуске по уходу за ребенком прошли курсы повышения квалификации, при этом еще и получали стипендию». За 5 лет в Беларуси в отпуск по уходу за ребенком выходило примерно 500 тысяч женщин, из которых возможностью повысить квалификацию во время отпуска воспользовалось чуть больше 0‰. То ли возможность так себе, то ли о ней мало кто знает, то ли женщины не видят смысла повышать квалификацию, пока дети маленькие – всё равно уход ляжет на их плечи, не до карьеры. В итоге если мужчина уходит из семьи, умирает, теряет работу или доход, то под риском бедности оказывается вся семья. А ведь причиной каждого из этих кейсов может быть неудачная попытка «втиснуться» в традиционную роль «кормильца».

В рубрике «что делать» у нас сегодня простые советы. Для начала пора перестать хихикать и говорить «не нужны нам эти ЛГБТ» при словах «гендерное равенство» – для экономистов речь идёт как минимум о таких серьезных вещах как эффективность использования человеческого капитала и детская бедность. Высокая доля женщин с высшим образованием и отцовский отпуск могут быть бутафорией, а могут давать огромный эффект, если это образование приносит отдачу в виде достойного дохода, а отцы ухаживают за детьми наравне с матерями или хотя бы стремятся к этому. С праздником равноправия!

Сегодняшним постом мы хотели бы поблагодарить Белстат за публикацию данных по численности населения за 2020 г. Наконец-то вы сделали это – правда, немного странным образом…

Существует целый пласт показателей «на душу населения». Осознание этого факта заставило нас порыться по сайту Белстата, и мы обнаружили замечательный показатель «розничный товарооборот на душу населения, рублей». И другой – «розничный товарооборот, млн рублей». Если мы поделим второй показатель на первый, то получим численность населения в среднем за год. Расхождение такого расчетного показателя с фактическими данными минимально – от 2 человек в 2014 г. до 113 человек в 2016 г. (в 2018 и 2019 гг. – 8 человек в одну и другую стороны). Итак, простой расчет показывает, что среднегодовая численность населения в 2020 г. составила 9417.9 тыс. человек (плюс-минус несколько десятков человек). В 2019 г. среднегодовая численность составляла 9465.7 тыс. человек, в 2018 г. – 9483.5 тыс. человек, в 2017 г. – 9498.3 тыс. человек. То есть если за 2018 г. численность населения сократилась на 14.7 тыс. человек, 2019 г. – на 17.8 тыс. человек, то за 2020 г. среднегодовая численность уменьшилась на 47.8 тыс. человек. Мы ничего не можем сказать о том, за счет чего падение численности населения так сильно ускорилось, но факт в том, что в 2020 г. население сократилось на 30 тыс. «сверх нормы», если за «норму» принимать динамику 2019 г.

В чем проблема с этим показателем? В 2019 г. была проведена перепись, после которой численность населения в Беларуси оказалась заметно ниже данных текущего учета. Согласно уточненным с учетом переписи данным, на 1.04.2020 (самые последние из опубликованных данных) численность населения Беларуси составляла 9397.8 тыс. человек. Иными словами, среднегодовая численность в 9417.9 тыс. человек – это численность, посчитанная без учета корректировок на результаты переписи. Очевидно, Белстат еще не скорректировал данные по среднегодовой численности за десятилетие между переписями 2009 и 2019 гг., поэтому для расчета розничного товарооборота «на душу» просто воспользовался старым рядом данных, прибавив к нему отрицательный прирост 2020 г., тем самым обеспечив сопоставимость.

Таким образом, из опубликованных данных о розничном товарообороте на душу населения мы можем узнать лишь то, что в среднем за прошлый год численность населения Беларуси сократилась на 47.8 тыс. человек. Это не чистое сокращение за год (с 1.01.2020 по 1.01.2021), но общее представление о том, что происходило со смертностью и рождаемостью в прошлом году, из этих данных получить точно можно. Жалко, что таким вот образом…

Раз уж нам снова и снова напоминают о том, что Беларусь – это социальное государство (правда, не потрудившись дать вменяемого определения), не лишним будет сделать пару ремарок, опираясь на данные.

Вряд ли кто-то станет спорить с тем, что низкая безработица является важнейшим достижением государства. Данные по Беларуси вполне симпатичные: в 2020 г. уровень фактической безработицы составил всего 4% и по сравнению с «доковидным» 2019 г. даже снизился на 0.2 проц. пункта. Торжество социального государства?

Обратимся к статистике по занятости. Для этого нам понадобятся: (1) численность занятого населения, (2) структура занятости по формам собственности, (3) бюллетени «Основные показатели деятельности организаций государственного сектора» (последний тут). Несложные расчеты дают нам следующую картину по 2020 г.:

• Занятость на государственных предприятиях республиканской формы собственности сократилась на 1.2% г/г;
• Занятость на государственных предприятиях коммунальной формы собственности сократилась на 3.8% г/г;
• Занятость на предприятиях с долей государства (больше 0, но меньше 100%) сократилась на 3.4% г/г;
• Занятость в бюджетном секторе сократилась на 0.5% г/г;
•Занятость в частном секторе (иностранные компании и смешанная форма собственности) сократилась на 0.4% г/г;
• Занятость в частном секторе (белорусские компании) увеличилась на 1.5% г/г.

Подытожим: госсектор (предприятия с любой долей государства и бюджетники) за 2020 г. «высвободил» 43.5 тыс. человек, а частный сектор «подхватил» 24.9 тыс. человек. В результате доля занятых в частном секторе увеличилась до 45.5% (44.7% в 2019 г.), в бюджетном секторе уменьшилась до 25.8% (25.9% в 2019 г.), а в секторе государственных коммерческих предприятий сократилась до 28.7% (29.5% в 2019 г.).

Это не новая тенденция – госсектор сокращает работников давно (для любителей исторических справок есть такая маленькая публикация). Будущая динамика занятости тоже не внушает оптимизма (для любителей краткосрочных прогнозов есть данные Нацбанка, см. показатель «Ожидание изменения численности занятых на предприятии»). Поэтому тем, кто любит апеллировать к социальному государству, надо быть предельно аккуратными не только в действиях, но и в словах – вред от них может быть покруче всяких там нефтяных шоков. А динамика занятости в госсекторе – это явное свидетельство подистощившихся возможностей социального государства быть «нанимателем последней инстанции».

Разбирая этот тезис, очень сложно избежать ухода в историю и психологию, но мы пересилим себя и остановимся на его экономическом содержании. Итак, (1) анклав, (2) разрыв в доходах, (3) налоговые вычеты и – в качестве бонуса – идеологическое наполнение.

Работа на экспорт всегда рассматривалась белорусскими властями как ключевая задача для «национальной экономики». Планы по экспорту есть даже у районов. Свободные экономические зоны и другие территории с особым налоговым/правовым статусом создавались, чтобы их резиденты получили конкурентное преимущество (низкие налоги и упрощенное регулирование) и смогли выйти на внешние рынки. Рекордным экспортом заслуженно гордится глава ПВТ, но это, оказывается, «анклав, который не зависит от национальной экономики». Это утверждение абсурдно со всех сторон: «анклав» за 2020 г. создал 10 тыс. рабочих мест, а «зависящий от национальной экономики» госсектор избавился от 43.5 тыс. человек. Именно тесная интеграция в экономику – наличие внутреннего рынка специалистов и инфраструктуры их подготовки – пока ещё удерживает ITбизнес в Беларуси. А более чем 2.4 млрд остающейся в стране валютной выручки пока ещё удерживают белорусский рубль от падения – всё взаимосвязано!

Создание высокопроизводительных рабочих мест декларировалось и декларируется как ключевая задача государственных пятилетних программ, а зарплата, как известно, тесно связана с производительностью труда. «Гигантский разрыв в доходах» объясняется гигантским разрывом в производительности. Детальные данные за 2018 г. (таблицы «затраты-выпуск») позволяют рассчитать производительность – валовую добавленную стоимость на одного работника. В секторе «информационные технологии и деятельность в области информационного обслуживания» она в 2.56 раза превышала производительность в остальной экономике. А если учесть, что в IT секторе самая высокая доля зарплаты в добавленной стоимости (потому что её создают люди, а не «модернизированное оборудование»), то никаких вопросов к тому, что работники резидентов ПВТ зарабатывают больше среднего белоруса, возникать не должно.

Что касается налоговых вычетов, то они, во-первых, предоставлены президентским декретом «в целях развития Парка высоких технологий, инновационной сферы и построения современной цифровой экономики». Во-вторых, основной фактор производства в ПВТ – это человеческий капитал. Попробуйте заманить в Беларусь инвестора, сказав ему: «Только заплати, дружок, 34% с прибыли, которую ты получишь со своих инвестиций!» Человеческий капитал ничем не отличается: люди, которые инвестировали свои время и усилия в образование и навыки, вряд ли обрадуются тому, что их доход вдруг окажется на 34% меньше ожидаемого, и поищут местечко с более лояльной налоговой средой – благо таких сейчас пруд пруди. В-третьих, средний работник компаний – резидентов ПВТ платит подоходного налога в 3.5 раза больше, чем средний работник в экономике, а всех налогов – в 4.74 раза больше. И тут им говорят: а отработайте-ка бесплатно (на сумму «недоплаченных» налогов) на государство! Грубо говоря, треть рабочего времени – это какой-то вечный субботник получается. Итог таких предложений ясен как день: реализуй их – и айтишника в ПВТ днём с огнём не сыщешь.

Что касается «идеологического наполнения», то эту идею, безусловно, надо развивать. Например, ввести понятие «идеологическое наполнение бюджета», в рамках которого создать специальный фонд, из которого будет выплачиваться (вероятно, идеологемами) жалование тем, кто считает идеологию основой экономики. А премии им выплачивать в виде налоговых вычетов – «пущай полетают». И «основному населению» радость – сэкономленные средства можно будет направить на ремонт дорог, теплосетей, водопровода и всего остального, что у нас в последнее время не просто прохудилось, а стремительно разрушается под напором идеологического наполнения.

Уважаемые подписчики, мы снова хотим попросить вас принять участие в маленьком опросе, на этот раз вполне серьезном.
Предыдущий опрос оказался необычайно плодотворным: наши облака слов неожиданно стали мемом, что лишний раз подтвердило прогностические способности сообщества наших подписчиков. Сейчас мы просим вас ответить всего на 4 вопроса, которые мы также включили в анкету мартовской волны нашего опроса бизнеса: время покажет, чьи оценки вероятности реализации тех или иных рисков оказались более точными. Нет нужды говорить, что мы не собираем никаких личных данных – нас интересуют только итоговые распределения ответов на вопросы.

Спасибо, что читаете нас! Традиционный «разбор» будет опубликован завтра, а цитаты для новых разборов вы можете присылать в наш бот @kefby_bot.

Ссылка на опрос: https://tinyurl.com/cvxhc4bz

А еще «население не устраивает проводимая Национальным банком политика в отношении хранения валютных депозитов, направленная на максимальное перераспределение доходов от их хранения в пользу коммерческих банков и в ущерб интересам населения» (обе цитаты немного отредактированы).
Чем же Нацбанк так не угодил людям?