Чтобы подступиться к этому тезису, давайте разделим его на части «сильная власть», «демократия» и «трудные времена».

Очевидно, тезис противопоставляет сильную власть демократии. Но это уже неверно – демократии можно противопоставить авторитаризм. Демократические механизмы предполагают принятие решений «снизу вверх», авторитарные – «сверху вниз». А сильная власть – это способность власти добиваться реализации принятых решений. Если распоряжения авторитарного правителя не выполняются, саботируются как обществом, так и государственной машиной – это слабая власть. Если решения, принятые парламентом, местными органами самоуправления претворяются в жизнь и находят общественную поддержку, то такую власть можно назвать сильной. Таким образом, сильная власть в любые времена более эффективна, чем слабая власть. Но демократия тут не причем, конечно же.

Дальше разберемся с «трудными временами». Откуда они вообще берутся? Как правило, трудные времена – это результат прошлых ошибок власти. Почему власть совершает ошибки? Потому что людям свойственно ошибаться. Или, если вам угодно, потому что даже мудрейший может ошибаться. Следовательно, нужны механизмы, которые помогают быстро видеть ошибочные решения и не допускать их принятия (или быстро исправлять последствия). Лучше всего такие механизмы описывает принцип «одна голова хорошо, а две лучше». Нетрудно заметить, что «две головы» – это уже почти про демократию.

Можно возразить, что никто не мешает авторитарному лидеру выстроить такие механизмы контроля. Например, запустив процедуру согласования законодательных актов различными ведомствами. Такая процедура, например, существует в Беларуси. Но, во-первых, она замедляет принятие решений (раз уж надо каждый документ согласовывать), а значит, лишает авторитарную систему преимущества в быстроте реакции на шоки. Во-вторых, такая система контроля предполагает не конкуренцию, как при демократии, а перекладывание ответственности. В демократической системе идет политическая конкуренция за поддержку избирателей, в авторитарной – за поддержку авторитарного лидера. В одном случае ты пытаешься понять, как продать идею максимально большому числу людей, которые способны рассмотреть ее с разных сторон и увидеть изъяны, в другом – как упаковать ее таким образом, чтобы ее поддержал (или не поддержал) один человек. И в конечном итоге заблуждения одного человека порождают ошибки в управлении, которые ведут к трудным временам.

Это не означает, что демократия идеальна – общества нередко покупаются на популизм и зарабатывают себе проблемы совершенно демократическим путем. Но в демократических системах провалы управления приводят к смене власти, то есть существует шанс на относительно быстрое их преодоление. Авторитарные режимы могут быть эффективными в «решении проблем», но рано или поздно они дают сбой, после которого власть становится слабой. А слабая власть, как мы помним, неэффективна.

В периоды нерукотворных бедствий – войн, пандемий и тому подобного – очень важна сплоченность общества, слаженная работа по достижению общей цели. Важнейшую роль в этом играют солидарность, взаимопомощь, гражданский активизм, открытые медиа – элементы подлинной демократии. Если власть срабатывает эффективно, то эти механизмы помогают ей быть еще эффективнее. Если власть срабатывает плохо, то они замещают собой работу государственной машины. В первую волну пандемии коронавируса мы своими глазами видели, как заблуждения и популизм лидеров (как в авторитарных, так и в демократических странах) оборачивались человеческими жертвами, а солидарность, взаимопомощь и свободные медиа помогали спасать жизни, обеспечивая системе здравоохранения столь нужную ей поддержку, убеждая людей в необходимости социального дистанцирования и соблюдения базовых рекомендаций медиков.

Таким образом, сильную власть нельзя отождествлять с авторитаризмом и противопоставлять демократии. Более того, по своей сути авторитаризм очень уязвим и легко может стать «слабой властью», которая, как известно, не эффективна ни в трудные, ни в золотые времена.

Благодаря восстановлению внешнего спроса (а вслед за ним и промышленного производства) белорусская экономика в 2020 г. почти что дотянула до заветного нуля.
Данных за год пока нет, но, чтобы она до него дотянула, в декабре 2020 г. реальный ВВП должен был бы вырасти примерно на 10% к декабрю предыдущего года. Ну, или можно было бы пересмотреть ВВП 2019 г. в сторону уменьшения, или ВВП первых трех кварталов 2020 г. в сторону увеличения – на какие только статистические новации не пойдешь для достижения заветной цели!

Но восстановление 4 кв. 2020 г. – это все же не статистические манипуляции. Мониторинг бизнес-настроений (и наш, и Нацбанка) показывает некоторое улучшение оценок экономической ситуации, внешнего спроса и объемов производства в промышленности – как текущих, так и на перспективу 2-3 месяцев. Более того, многие компании избегают сокращения занятости даже в условиях снижения производства, то есть пока не видят поводов считать нынешние трудности необратимыми. Но неопределенность по-прежнему уверенно лидирует в списке основных препятствий для расширения деловой активности. Некоторое улучшение настроений бизнеса по сравнению с ноябрем можно объяснить тем, что не реализовалось несколько важных рисков: третий пакет европейских санкций оказался не таким масштабным, как это ожидалось, а Нацбанк так и не начал раздавать деньги всем желающим. Поэтому и восприятие рисков несколько улучшилось – большинство опрошенных компаний оценивают их как высокие, а не как очень высокие. Подробнее изменения бизнес-настроений можно глянуть в нашей инфографике и отчете.

Увы, это так не работает! Начнем с арифметики.
Доля фонда оплаты труда со всеми налогами в валовом внутреннем продукте довольно стабильна во времени и составляет в Беларуси чуть менее 50%. Для упрощения примем текущую зарплату равной заветным 500 долларам. Следовательно, чтобы довести ее до 1000 долларов, надо удвоить ВВП, то есть он должен быть не 60 млрд долларов, как сейчас, а 120. Ну не говорится же в тезисе, что для обеспечения 1000 долларов зарплаты мы должны уволить половину работников и поделить фонд зарплаты на остальных – хотя бы потому, что для этого государству пришлось бы уволить всех, кого оно нанимает. Поэтому удвоить зарплату можно только удвоив ВВП.

Но, возможно, в Беларуси просто очень маленькая доля оплаты труда в ВВП? В европейских странах наибольшая доля оплаты труда в ВВП Швейцарии (почти 58%), наименьшая – в Ирландии (чуть больше 28%). Белорусский показатель практически один к одному соответствует среднему по Евросоюзу. Раз уж у нас на зарплату уходит такой же процент национального дохода, что и в странах, которыми нас пугают, то причина того, что мы беднее, явно не в том, что люди платят за медицину не через страховые компании, а через налоги.

Обратим на это внимание: или мы платим налоги, чтобы услуги оказывало государство, или мы платим конечным поставщикам услуг самостоятельно. Или – или. Если государство сделает медицину и образование платными и уберет льготы на транспорт и коммунальные услуги, оставив налоги на нынешнем уровне, то получится, что у нас останется меньше денег на всё остальное, то есть изменится структура потребительской корзины. Но если услуги государственных поликлиник и школ станут платными, общественный транспорт догонит по цене маршрутки, а теплоэнергия подорожает так, что центральное отопление станет роскошью, то спрос на госуслуги снизится. Люди будут выбирать, чьи услуги – государства или частных компаний – подходят им по соотношению «цена – качество». В результате государство начнет «сдуваться». А это вызовет у граждан резонный вопрос: а для чего мы платим такие налоги, если мы лечимся у частника, учимся у частника, пользуемся частным транспортом и ставим себе котлы вместо центрального отопления? Любой власти лучше не допускать, чтобы избиратели задавались такими вопросами.

Почему же мы платим налоги, а не оплачиваем всё сами? Во-первых, мы не уникальны: в среднем по ЕС на здравоохранение и образование государство тратит 11.6% от ВВП, а у нас 10.1% от ВВП. Во-вторых, можно утверждать, что это наш осознанный выбор. Опросы общественного мнения показывают, что люди считают поддержку уязвимых групп населения важной функцией государства. Пожилым людям и многим семьям с детьми пришлось бы очень трудно, если бы надо было самостоятельно платить за медицинские услуги, а платное образование по определению не может быть всеобщим. Поэтому мы платим налоги, чтобы каждый – и бедный, и богатый – имел более-менее равный доступ к таким жизненно важным благам как медицина и образование приемлемого уровня. Мы понимаем, что это дает больше шансов на то, чтобы наша страна развивалась быстрее. А если это наш осознанный выбор, то вопрос платных медицины и образования в повестке дня отсутствует.

А вот задача удвоения зарплаты никуда не делась. Раз уж страна не станет богаче от того, что медицина и прочее станут платными, то не разбогатеем от этого и мы. Поэтому не надо уходить от ответа на вопрос о том, как государство собирается доводить белорусскую зарплату до уровня «европейской». Ясное дело, что в двух словах на такой сложный вопрос не ответить – тут надо предъявить обществу полноценную программу реформ, а не пугать невозможными сценариями. Можно оттолкнуться от того, что уже сделал Национальный банк, посвятивший этой теме целый номер журнала «Банкаўскі веснік», от совместных наработок правительства и Всемирного банка с Международным валютным фондом. Но, конечно, для этого надо признать, что «не народ для ўрада, а ўрад для народа». Достать из своего глаза бревно, которое мешает понять, как достать соринку, не дающую нашей стране и нам стать богаче.

Довольно неожиданно в медийном пространстве возникла тема зарплат в конвертах, хотя, казалось бы, этот феномен остался в прошлом.
Одно из возможных объяснений выглядит так:

– Почему Фонду соцзащиты не хватает денег и бюджет вынужден его субсидировать?

– Ну, просто частники платят зарплаты в конвертах, вот бюджет и недополучает деньги!

Понятное дело, что при такой подаче напрашивается решение об ужесточении налоговой дисциплины. Но ситуация не так тривиальна. Львиную долю взносов в ФСЗН платят работодатели, то есть чем больше наемных работников, тем больше взносов. Но их доля последние 10 лет неуклонно падала (и это, пожалуй, общемировая тенденция). В 2000 г. удельный вес наёмных работников (списочная численность занятых) в общей численности занятых в экономике составлял 95.5%, а в 2019 г. – уже 86.7%. Число наёмных работников (то есть условная налоговая база для платежей в ФСЗН) уменьшилось с 2000 г. на 11.4%, а пенсионеров за это время стало больше на 1.7%. Ясное дело, что у ФСЗН при нынешнем дизайне пенсионной системы будут проблемы: налоговая база сужается, а число получателей пенсии в лучшем случае остается стабильным.

Конечно, государство много сделало для решения этой проблемы. Оно повысило пенсионный возраст – если бы не повышение пенсионного возраста, пенсионеров было бы еще больше, а так за 3 года с пикового значения 2016 г. число пенсионеров уменьшилось на 3.2%. Оно в упор не замечало (и не замечает) необходимости изменения семейной политики, ориентируя максимум поддержки на многодетные семьи, из-за чего рождаемость в Беларуси достигла исторических минимумов и, следовательно, уменьшилось число получателей детских пособий, которые тоже платит ФСЗН. Но бюджет ФСЗН всё равно дефицитный – вот и вспомнилось такое давнее оправдание как зарплата в конвертах.

Конечно, налоговую дисциплину в Беларуси нельзя назвать образцовой, но это касается не наёмных работников, а сферы самостоятельной занятости (например, оказания строительных услуг). А вообще белорусы довольно таки законопослушные налогоплательщики: доля работников, которые отказались бы от зарплаты в конверте, если бы им предложили такой вариант, в Беларуси выше, чем тех, кто на нее согласился бы: 45 против 36% (вопрос звучал так: «Если бы вам предложили зарплату на 200 рублей больше, но без оформления контракта, вы бы согласились?», опрос 2019 г., совместное исследование «Отношения населения к системе социальной защиты Беларуси» Исследовательского центра ИПМ и BEROC). В России обратная ситуация: на «работу с «серой» («черной») зарплатой» согласились бы 43%, отказались бы 36%.

Более обеспеченные и более образованные респонденты чаще отказываются от зарплаты в конвертах – именно в этих направлениях государство могло бы поработать, чтобы улучшить налоговую дисциплину людей.

Этот тезис подобен крупному алмазу – огранщик должен сперва справиться с восхищением и лишь затем браться за работу. Он раскроется лучше, если дополнить его еще парочкой тезисов: «Всебелорусское народное собрание надо сделать конституционным органом» и «должен быть представительский орган, который будет удерживать ситуацию, обеспечивать баланс сил между ветвями власти» (речь о ВНС).

Начнем с определения из Википедии: «демократия – это политическая система, в основе которой лежит метод коллективного принятия решений с равным воздействием участников на исход процесса или на его существенные стадии». В этом контексте ВНС можно рассматривать как проявление демократии, потому что все его делегаты одинаково воздействуют на исход процесса (вопрос, как). Но не «прямой и непосредственной», а представительной демократии. Ну, а под правовой новацией «конституционный орган», вероятно, подразумевается «представительный орган, обеспечивающий баланс сил между ветвями власти», наличие которого закреплено в конституции.

Здесь возникают две коллизии. Во-первых, члены представительных органов избираются либо всенародным голосованием, либо сообществами, чьи интересы они представляют. Избираются (с соблюдением прозрачных демократических процедур), а не их назначаются представителями других ветвей власти. В этом контексте ВНС не является ни представительным органом, ни образцом демократии. Во-вторых, баланс сил между ветвями власти достигается не за счет передачи полномочий «надвластному» конституционному органу, а за счет разделения властей: законодательной (парламент, местные советы), исполнительной (президент, правительство, исполнительные комитеты) и судебной. Предоставление любому органу полноты власти (а речь идет именно об этом) как раз таки уничтожает «баланс сил между ветвями власти», в крайних случаях делая их бутафорией и данью традициям.

Далее представим себе, что делегаты ВНС (2700 человек, действующих на общественных началах) выбираются с соблюдением открытых демократических процедур. Такая процедура явно недешевая: масштабы, конечно, меньшие, чем в случае выборов в местные советы (там выбирается более 18 тыс. человек, но без сельсоветов – меньше 5000), но намного большие, чем при выборах в Палату представителей (110 депутатов). Кроме того, работа в представительном органе требует немалых усилий и погружения в тему. Ну не будешь же ты определять судьбы страны с кондачка, послушав несколько выступлений и не изучив предварительно толстую папку материалов? Но даже если такую «толстую папку» выдать каждому делегату заранее, как много из них глубоко проработает вопрос «на общественных началах»? Но и это не все вопросы: если мы будем избирать такой масштабный представительный орган, то, зачем нам парламент (обе палаты)? Да и областные советы, пожалуй, лишние – при таком-то представительстве всех регионов.

В общем, идея ВНС как «конституционного органа» сырая со всех сторон, а попытки подать ее как торжество демократии могли бы быть и более проработанными. Этот факт иллюстрирует вторая часть рассматриваемого тезиса: приплетать (простите, но это наиболее уместное слово) к нападкам на ВНС крупный капитал (это чей же, российский? – в Беларуси наиболее выражены именно его интересы) и придавать народовластию ВНС планетарный масштаб вполне уместно для мелкого блога, но публиковать такое в качестве экспертного мнения в крупнейшем государственном СМИ?

Чтобы не быть обвиненными в неконструктивной критике, позволим себе порекомендовать авторам предложений к новой конституции тщательнее изучить принцип разделения властей. Для Беларуси он особенно актуален: раз уж мы созрели для подлинного народовластия, то каждая ветвь власти должна избираться демократическим путем, иметь четко разграниченные полномочия и механизмы контроля друг друга. Так будут обеспечены и народовластие, и баланс сил между ветвями власти.

В отличие от автора этого «тезиса» мы цитируем первоисточник. Наверняка пытливый читатель может самостоятельно проверить на истинность приводимые утверждения (кто и что озвучивал), мы же сосредоточимся на ключевой идее тезиса: если власть поменяется, страну распродадут.

Очевидно, страну в буквальном смысле слова продать нельзя (конечно, рассуждая здраво). Можно продать то, что находится в государственной собственности – не может же «новая власть» распоряжаться частными компаниями как своими собственными (а по данным, озвученным несколько месяцев назад министром экономики, частный сектор уже производит 60% валовой добавленной стоимости и нанимает примерно половину от общего числа занятых в экономике). Следовательно, под «распродажей страны», понимается приватизация государственных предприятий. Тезис становится понятнее: распродадут только госпредприятия, «народное достояние».

Тема приватизации иногда подымается государственными СМИ, хотя общество она, похоже, волнует мало. В то время как одно из государственных медиа заявляет, что «часто в белорусском обществе можно услышать призывы к тотальной и немедленной приватизации государственных предприятий», опросы населения показывают, что половина общества не имеет мнения по этому вопросу. Оставшаяся половина разделилась примерно пополам, то есть примерно четверть респондентов поддержала бы приватизацию, а четверть – была бы против. А вот в чем общество по-настоящему уверено, так это в том, что частный сектор эффективнее государственного: такого мнения придерживается половина опрошенных, в то время как государственный сектор считают более эффективным всего 13% респондентов.

Почему эти социологические данные важны и какое отношение они имеют к рассматриваемому пропагандистскому тезису? Определяемся с понятием: приватизация – это продажа (передача) государственной собственности в частную собственность. Это слово стало «страшилкой» после 1990-х гг. А частный сектор совсем не страшный, потому что он эффективнее государственного, а бизнесмены создают рабочие места и помогают зарабатывать другим (формулировки из того же опроса, поддерживаемые большинством).

Что же нас так пугает в приватизации? Увольнения? Так госпредприятия полным ходом увольняли работников последние 10 лет, а частные компании их нанимали (посмотрите официальную статистику или вот эту публикацию, если не верите). Потеря доходов бюджета? Так представители власти сами заявляют о том, что государство поддерживает свои предприятия (то есть дает им деньги, собранные с налогоплательщиков – подтверждений полно в указах и постановлениях). Еще один опрос населения (2018 г.) показал, что идея прекращения субсидирования государством убыточных и неконкурентоспособных предприятий находит поддержку большей части общества: половина респондентов считает, что жизнеспособность предприятий должна определяться их способностью производить конкурентоспособную продукцию, и только 30% – что субсидирование «убыточных и неконкурентоспособных» надо сохранить.

Почему мы снова и снова апеллируем к социологии? Потому что в Конституции записано: власть принадлежит народу. И он, соответственно, должен решать, что делать с госпредприятиями – каким бы ни был «план продажи страны хозяевам-грантодателям», с чего вдруг народ допустит его реализацию? Видя общественное мнение, мы можем понять, что приватизация в Беларуси, если ее делать в согласии с мнением большинства, не будет быстрой, зато, пожалуй, будет прозрачной.

Последнее особенно важно. Ведь приватизация в общем-то уже состоялась. Но не госпредприятий, а их прибыли. Почему поставками калия, нефтепродуктов, белазов, мазов, тракторов занимаются посреднические структуры, бенефициарами которых зачастую являются частные лица? Кто и по каким ценам поставляет сырье и комплектующие нашим промышленным гигантам? Почему так вышло, что гордость белорусской промышленности не может жить без бюджетной поддержки? Корень всех зол не в форме собственности, а в непрозрачности принятия решений. Именно она, а не мифические «планы оппозиции», порождает олигархов, которые богатеют, не создавая богатства страны.

Этот тезис больше чем цитата из официальных СМИ: «государство-партнёр» – это один из четырёх приоритетов программы социально-экономического развития на 2021–2025 гг. Поэтому мы надеемся, что его профилактический разбор поможет избежать неверной оценки ситуации и вытекающих из неё ошибок.

О патернализме в отношениях государства и общества говорят, когда общество добровольно соглашается на ограничение своих свобод и самостоятельности в принятии решений в обмен на «заботу» со стороны государства. Если люди говорят: лучше зарабатывать не очень много, но иметь стабильную работу, лучше обязательное распределение, чем безработные выпускники, лучше работать на государственном предприятии, чем на частном, то патернализм их устраивает. Они доверяют себя государству. Общество выступает в роли ребенка, государство – родителя. Но как дети взрослеют, приобретают собственное мнение и требуют самостоятельности, так и общество постепенно перерастает такую модель отношений с государством.

О том, что запрос на патернализм в белорусском обществе сильно уменьшился, в последние годы немало писали социологи, а в рейтинге «Глобальный индекс экономического мышления» мы и вовсе заняли 15 место из 74 стран мира. За последние 10 лет оценка средним белорусом эффективности государства снизилась. Это не значит, что государство стало хуже работать – оно просто стало в меньшей степени отвечать ожиданиям. К началу 2020 г. средний класс стал основной социальной группой, а ведь уровень его запросов заметно выше тех «средних» потребностей, на которые ориентировалось государство. Ему перестало хватать гибкости, и люди всё чаще стали решать свои проблемы самостоятельно.

Именно механизмы самостоятельного – децентрализованного – принятия решений обеспечивают ту гибкость, которой не хватает белорусскому государству. Невозможно представить модель децентрализованного принятия решений, при которой органы власти назначаются, потому что назначенный руководитель будет отстаивать интересы того, кто его назначил, а избранный – тех, кто его избрал. Отсутствие подотчетности избирателям порождает вседозволенность, которая легко входит в конфликт с интересами большинства. Это оправдывается «отеческой заботой»: как же, мы вас обеспечиваем, а вы, неблагодарные, нас критикуете! Но обеспечение нужно патерналистскому обществу, а белорусское общество считает, что государство должно давать возможность зарабатывать, и это его основная задача. Худшее, что можно сделать в такой ситуации – это попытаться «закрутить гайки» и заблокировать естественные процессы, которые происходят в обществе, потому что тем самым будет заблокировано само развитие.

Но вместо того, чтобы сделать такой простой и естественный вывод, автор тезиса предлагает государству невнятное «подставить плечо», «обеспечивать, но излишне не контролировать», «излишне не вмешиваться в какие-то сферы жизни». Говорите, государство готово к такой модели? Да именно такая модель у нас и есть! Плечо подставляем (кому надо и кому не надо), обеспечиваем (и нуждающихся, и не очень), «излишне не контролируем» (сколько бюджетных денег вложено в неокупаемые проекты, сомнительные с точки зрения социальных и экологических эффектов?), «излишне не вмешиваемся в какие-то сферы жизни» («завернули» закон о домашнем насилии, хоть он уже был готов). Отличный план – назовём патернализм партнёрством! Тут даже не помогут красивые слова вроде «благоприятная и транспарентная деловая среда», «расширение полномочий местных администраций» и «децентрализация бюджетного процесса», потому что эти слова соседствуют с планом по строительству 50 ФОКов с плавательными бассейнами, и это преподносится как пример участия граждан в принятии решений. Снова патернализм и централизованное планирование. В их экономической (не)эффективности мы убедились – за последние 10 лет экономика Беларуси выросла всего на 9.3%. Теперь наблюдаем, насколько разрушительными они могут быть для общества и страны.

А сегодня мы публикуем самые свежие оценки так называемой «российской энергетической субсидии».
Методология оценок проста: разность между оценкой мировой цены и фактической ценой, по которой мы импортировали газ, нефть и нефтепродукты, мы умножали на объемы их импорта. Символично, что в 2020 г. субсидия «обнулилась»: на протяжении трёх кварталов 2020 г. мы покупали газ в России по цене выше мировой, и в итоге потери от разницы в ценах на газ оказались сопоставимыми с выгодами из-за разницы в ценах нефти. И поскольку энергетическая субсидия исчезла (или, по крайней мере, очень сильно сократилась), то страны наконец могут трезво оценить перспективы своих отношений, чему, как мы надеемся, поможет наш завтрашний «разбор».

Тезис: «Белорусская экономика полностью заточена на российскую экономику. Ну это же правда. Значит, они значительную часть товаров поставляют сюда. Их в других местах нигде не ждут. Именно поэтому тесная интеграция между экономиками, принятие важнейших решений в сфере регулирования в интересах двух стран.»

Начинается тезис сильным утверждением, что экономика Беларуси «полностью заточена» на российскую. Только аргументация подкачала – пытливого читателя фраза «и это правда» вряд ли убедит. К тому же это неправда: доля России в нашем экспорте товаров и услуг, «очищенном» от нефти, нефтепродуктов и реэкспортных схем, снизилась с 67% в 2000 г. до 43% в 2020 г. – это исторический минимум.

Далее тезис уточняется: «значительную часть» наших товаров «не ждут» нигде кроме России. Тоже слабый аргумент – вне сомнений, российский бизнес достаточно рационален и не станет покупать белорусские товары из жалости. Поэтому тот факт, что Россия является для нас крупнейшим рынком, объясняется другими причинами – экономическими. Многие наши товары встроены в российские производственные цепочки, российский рынок ближе (ниже транспортные издержки), у российских потребителей есть устоявшийся имидж белорусских товаров и тому подобное. И, конечно, одним из таких факторов является экономическая интеграция между странами.

Белорусско-российской интеграции больше 20 лет. Мы вошли в таможенный союз с Россией в 1995 г., и всё это время наших производителей на российском рынке защищали от конкурентов из других стран импортные пошлины. Казалось бы, это должно было помочь нам потеснить конкурентов и увеличить своё присутствие на российском рынке. Но с 1998 г. (с этого года доступна детализированная статистика) по 2019 г. наша доля в российском импорте товаров упала почти вдвое (с 9.5 до 5.5%), а в импорте «остального мира» – более чем удвоилась (с 0.5 до 1.1‰; без учета нефти, нефтепродуктов и реэкспортных схем – с 0.4 до 0.9‰). Если бы не рост экспорта в остальной мир, можно было бы согласиться, что наши товары «никому не нужны», но факты упрямы: даже с учетом углубления интеграции (появление ЕАЭС в 2015 г.) белорусский бизнес расширял географию поставок. За 1998–2019 гг. белорусский экспорт товаров в Россию утроился, а «ненефтяной» экспорт в остальной мир вырос в 8.2 раза. И такая диверсификация в интересах обеих стран: чем больше мы продаём «третьим странам», тем больше наш спрос на товары и услуги наших российских партнёров, тем более устойчива наша экономика к шокам и тем больше шансов на то, что мы сможем вовремя и в полной мере рассчитаться по кредитам, полученным в том числе от России.

Но дальше нам говорят:

«Нам нужно интегрироваться тесней и реализовывать весь потенциал Союзного договора, включая те элементы сближения, соединения потенциала наших экономик, которые туда заложены. А это самые разные вопросы, вплоть до единой валюты.»

(продолжение, начало здесь)

А насколько тесно интегрированы наши экономики? У нас нет таможенной границы – не нужно тратить время и средства на таможенное оформление. Наши товары не облагаются таможенными пошлинами, а товары из «третьих стран» облагаются. Барьеры на движение труда и капитала минимальны. Есть даже наднациональные органы, которые призваны разрешать споры между странами и улучшать среду для развития взаимной торговли и движения факторов производства. И вся эта продвинутая интеграция – общий рынок – существует в рамках Евразийского экономического союза (ЕАЭС). Она укрепляет белорусскую экономику: общий рынок снижает издержки и высвобождает ресурсы, которые компании могут инвестировать в том числе во встраивание в глобальные цепочки поставок. Иными словами, увеличение диверсификации экономик стран – партнёров по интеграции – это признак того, что интеграция успешна. В связи с этим вызывает недоумение идея белорусского МИДа о том, что половина белорусского экспорта должна приходиться на ЕАЭС (читай – Россию): даже интуитивно понятно, что это такая зависимость от одного рынка увеличит уязвимость белорусской экономики к шокам, затрагивающим этот рынок.

Общий рынок – это продвинутый уровень интеграции, который еще надо как следует отладить. Но нам предлагают идти еще дальше и «реализовывать весь потенциал союзного договора», хотя именно в рамках этого двухстороннего договора практически никаких мер, которые бы повысили эффективность общего рынка, принято не было. Интеграция в рамках «союзного государства» отличается от ЕАЭС тем, что предполагает унификацию налогового законодательства, синхронизацию бюджетной политики и введение единой валюты. Это очень глубокий уровень интеграции: даже страны Еврозоны не пошли так далеко – они, например, сохраняют самостоятельную фискальную политику и налоговое законодательство. Экономики стран, создававших Европейское экономическое сообщество и Европейский валютный союз, были намного ближе по размеру и принципам функционирования, чем экономики Беларуси и России, но даже несмотря на это «отцы-основатели» не пошли на такую интеграцию, которая лишила бы крупные страны Европы экономической самостоятельности. Условия европейских интеграционных соглашений были результатом компромисса, в то время как для Беларуси «синхронизация с унификацией» означают принятие российских норм. С единой валютой тоже всё не так, как в объединённой Европе. Монетарная политика Европейского центрального банка (ЕЦБ) определяется Советом управляющих, куда входят члены Правления ЕЦБ (назначаются по общему согласию глав государств/правительств стран Еврозоны) и управляющие центробанками стран Еврозоны. Аналогичный принцип принятия решений в случае валютного союза Беларуси и России представить невозможно – это было бы введение в Беларуси российского рубля, а монетарная политика определялась бы Банком России.

Экономики наших стран слишком разные, они по-разному абсорбируют шоки (то есть справляться с шоками помогают разные меры), поэтому принятие российских норм в Беларуси в качестве национальных лишает нашу страну либо естественных конкурентных преимуществ, либо суверенитета. И экономически слабая Беларусь, и Беларусь, потерявшая независимость, противоречат интересам России – чтобы это понять, достаточно на минуту задуматься над выгодами и издержками «подчинения» Беларуси, отбросив геополитические стереотипы. Не может быть в интересах России и партнёр, который постоянно просит финансовой поддержки, прикрываясь «союзными обязательствами». Поэтому пора, наконец, отказаться от идеи союзного государства и сосредоточиться на интеграции в рамках ЕАЭС и соблюдении принципов верховенства закона и защиты прав собственности в странах-партнёрах. В наше время тотальной неопределённости гибкость и сотрудничество намного эффективнее централизации и подчинения.

Белстат опубликовал данные о росте реального ВВП за январь 2021 г.: +1.3% г/г. Промышленность и вовсе выросла на 8.5% г/г. Уже пора радоваться – рецессии конец?

Эпизоды роста реального ВВП наблюдались весь прошлый год – в феврале, марте, октябре и ноябре 2020 г. темпы роста реального ВВП к аналогичному периоду 2019 г. были положительными, но и по итогам года, и последние 3 квартала экономика падала. Это нормально – ежемесячные данные о ВВП вообще мало о чем говорят: во-первых, в этих цифрах большая доля оценок Белстата, во-вторых, любое краткосрочное событие (например, более теплый июль) могут сместить сезонный фактор или создать эффект низкой/высокой базы. Поэтому квартальные данные более информативны.

Если посмотреть, за счет каких видов деятельности увеличивался реальный ВВП в январе 2021 г., то окажется, что положительный вклад в прирост внесли обрабатывающая промышленность (+1.7 проц. пункта), снабжение электроэнергией, газом, паром, горячей водой и кондиционированным воздухом (+0.5 проц. пункта) и информация и связь (+0.2 проц. пункта). Еще 0.4 проц. пункта добавили чистые налоги на продукты. «Ларчик» открывается слишком просто: в январе прошлого года Россия почти не продавала нам нефть, НПЗ едва работали, а в этом году все вернулось – в итоге производство кокса и продуктов нефтепереработки увеличилось на 33.9% г/г. Еще быстрее увеличивалось производство химических продуктов (+38.6% г/г) – это в основном калийные удобрения. И то, и другое дает базу для чистых налогов на продукты, отсюда и такой вклад в прирост. Отдельно стоит отметить огромный вклад «электрическо-отопительной отрасли» – это не столько АЭС, сколько холодная зима. Отрасль приросла на 13.4% г/г, производство электроэнергии – на 8.6% г/г, теплоэнергии – на 19.5% г/г.

В других отраслях промышленности все было далеко не так радужно. Спад в пищевой, легкой, металлургической, химической (не калий) промышленности, производстве транспортных средств. Посмотрите этот файл и сравните его с прошлогодними данными. Сахарные заводы в январе вообще стояли (падение производства на 98.2% г/г), в деревообработке падало производство товаров, которые используются в строительстве, сильно сократилось и без того не рекордное производство «самосвалов для бездорожья». В общем, ситуация как минимум неоднородная, и уже февраль-март, а особенно апрель покажут более реальную картину.

В транспорте, строительстве и услугах спад продолжается – их общий вклад в прирост реального ВВП составил - 1.4 проц. пункта. Вероятно, скоро к ним рискует присоединиться информация и связь, которая в январе приросла всего на 2.9% г/г.

О том, что мы пока еще только входим в рецессию, а не выходим из нее, говорят и данные мониторинга бизнес-настроений: по данным Национального банка, в январе преобладали негативные ожидания компаний по поводу предстоящего изменения спроса, производства и численности занятых (балансы ответов были лучше, чем в декабре, но значительно хуже, чем в январе 2020 г., а здесь важно учитывать сезонность, поэтому сравнение с январем более корректное). Аналогично, данные Исследовательского центра ИПМ показывают, что настроения бизнеса вернулись к уровням октября-ноября 2020 г., когда перспективы виделись не самыми радужными. Поэтому радоваться пока рановато.

Сегодняшний тезис напоминает стихотворение Чуковского «Путаница». Помните, котята захотели хрюкать, утята квакать, а воробышек стал мычать коровой? В итоге всё чуть не закончилось плохо.
Наш случай очень похож: представитель организации, которая должна заниматься защитой прав трудящихся, погрузился в тему ценообразования и недоумевает: абсолютно непонятно! Это ли не повод помочь разобраться? А разобраться важно, поскольку подобными «немотивированными суждениями» обосновывается необходимость регулирования цен, которое и делает «крайними» людей, во имя которых его вводят.

Вначале немного прописных истин. Беларусь тесно связана с мировой экономикой: в 2020 г. наш импорт товаров и услуг превышал 62% от ВВП (а в 2019 г. – 70% от ВВП). За импортные товары и услуги мы платим валютой, значит, обесценение белорусского рубля ведет к повышению закупочных цен, выраженных в рублях. Но импортные товары, которые покупаются сегодня, будут проданы спустя какое-то время. Чтобы не понести убыток, продавец станет закладывать в цену свои ожидания по поводу будущего курса рубля. Если же ожидания не оправдаются и рубль не будет обесцениваться или укрепится, то продавец станет снижать цену, иначе он будет продавать товар слишком медленно, а забитые непроданными товарами склады – это тоже убытки.

Но почему у импортеров вдруг возникают девальвационные ожидания? Причем повально у всех – ведь если цены повысят только некоторые продавцы, то потребители уйдут к их конкурентам, и те, кто поспешил поднять цены, окажутся в убытке. Тут ключевую роль играют история и коммуникация, которые вместе формируют (не)доверие. Если в прошлом государство часто допускало смягчение монетарной политики, которое вело к обесценению рубля, то ожидания новой девальвации будут возникать легче. Если государство постоянно допускает риторику в духе «надо поддержать предприятия, дав им денег» и тем более подкрепляет эту риторику действиями, то история вспоминается очень быстро, и девальвационные ожидания растут. Если государство постоянно допускает уничижительные высказывания и угрозы в отношении какой-то группы бизнеса, то повышенное восприятие рисков может заставить эту группу сворачивать свою деловую активность, что приведет к снижению конкуренции. Если государство дает каким-то компаниям статус специмпортера, то оно создает монополию на ровном месте, убивая конкуренцию. Меньше конкуренция – выше цены. «Мы понимаем, что крайними в таких случаях останутся люди.»

Но ведь государство просто может заставить бизнес не повышать цены! Конечно, может. Цены можно даже обнулить, но тогда «обнулятся» и товары. Идеи о сдерживании роста цен при помощи их регулирования коренятся в тотальном не(при)знании истории. Любой человек, живший в советском союзе, помнит очереди и пустые полки – помнит дефицит. Те, кто не жили в то время, легко могут отыскать уйму документальных свидетельств. Современная история Беларуси даёт нам и другой пример: в годы самого жесткого регулирования цен они росли быстрее всего, а устанавливаемые государством цены росли быстрее, чем цены, которые регулировались меньше. С декабря 2001 г. продовольственные товары подорожали в 20.1 раза, непродовольственные – в 8.6 раза, платные услуги (кроме ЖКХ) – в 26.1 раза, а услуги ЖКХ – в 104.3 (!) раза. «Мы понимаем, что крайними в таких случаях останутся люди.»

Таким образом, исторические факты и статистические данные говорят о том, что жесткое регулирование цен приводит либо к дефициту (и формированию черного рынка с ценами, в которые включены все мыслимые риски), либо к тому, что регулируемые цены растут быстрее, чем они бы росли без регулирования. В обоих случаях страдают потребители. Предложения напрашиваются сами: экономическая политика и коммуникация не должны давать поводов для девальвационных ожиданий. Контролирующие органы должны дать внятный ответ на вопрос, почему тарифы на услуги ЖКХ до сих пор не догнали себестоимость. А профсоюзы должны заниматься не ценами, а правами трудящихся – работы у них точно хватит.