ПОЛИТИКА АПОЛИТИЧНЫХ В РОССИИ – 10 ЛЕТ НАЗАД И СЕЙЧАС

В последнее время мы стали получать все больше просьб поделиться нашей «Политикой аполитичных». Все бумажные версии книги, к сожалению, давно раскуплены, но хотим напомнить, что она доступна онлайн вот здесь!

А для тех, кто с нами совсем недавно, хотим рассказать: «Политика аполитичных» – это наша книга, написанная совместно с коллегами из ЕУ СПб и СПбГУ в 2013-14 гг. и посвященная «Движению за честные выборы», одному из самых массовых общенациональному протесту в современной России. В этой книге, на основе интервью с протестующими (но также и другими активистами) мы разбираемся в причинах ДЗЧВ, его особенностях и последствиях. Но главное – мы предлагаем свой оригинальный взгляд на протестную политику в России того времени: политизация многих участников тех протестов строилась на основе прежде выработанной аполитичности. Эта аполитичность не столько преодолевалась, сколько сохранялась, но в новой форме, и задавала специфический характер протестов. Поэтому на этих протестах мы видели особую политику – политику аполитичных.

Вторжение России в Украину год назад и начавшаяся с тех пор вынужденная политизация аполитичной части общества (людей, которые не хотят думать о войне, но оказываются вынуждены о ней думать) снова подтверждает актуальность анализа российского общества через рамку политики аполитичных – но уже совсем в другом разрезе. Об этом скоро будет наш новый отчет – следите за объявлениями.

For reading: преодолеть тоталитарное прошлое

В Sapere Aude Инна Березкина написала о том, почему России нужно будет переходное правосудие, и как его организовать:

Безусловно, война должна быть прекращена на условиях Украины, а Россия должна предстать перед лицом правосудия. Но пока этого не произошло, российскому обществу нужно провести инвентаризацию всех инструментов, которые необходимы для перестройки и реформирования нашего общего пространства. И даже такие практики, удержание которых сегодня кажется непрактичным (например, сохранение пространства права в очевидно неправовом государстве), сегодня должны получить максимальную поддержку, как шаг к «нормальному» будущему.

Очевидно, что переходный период не будет легким. И даже если мысленно представить точку политических изменений в России, надо помнить о неготовности к изменениям значительной части общества.

Хватит ли у общества сил «узнать самих себя», архивировать происходящее, с открытыми глазами фиксировать этот период полураспада человеческого, не пытаясь изолироваться и абстрагироваться, удерживать пространство права в отсутствии ресурсов и в условиях нарастающей опасности, переосмыслить концепции, на которых стоят общественные отношения, концепции общего блага, важность гражданского просвещения и важность пробужденного и активного общества?

Потому что если мы еще можем надеяться, что усилиями внешнего мира, эту войну можно остановить и вернуть в Украину мир на условиях справедливости, то внешних сил, способных форматировать нас самих, преодолеть наше тоталитарное прошлое, просто нет. Или эти силы обнаружатся внутри нас, или для России в ее нынешней итерации начался обратный отсчет времени.

For reading: деколонизируем Россию?

В Доксе - мощный текст Ильи Будрайтскиса о деколонизации. Он разбирает ставшее в последнее время популярным требование пересмотра российского проекта как унитарного и подавляющего нации России. Илья пишет о том, что реальные изменения возможны только если «деколонизация» станет процессом переработки россиянами своего собственного самосознания, своего прошлого и настоящего, имперские и шовинистические основания которого во многом привели к сегодняшней войне.

Путинская картина мира основана на перманентной борьбе за выживание в мире, который не терпит пустоты, и где на место одной колониальной власти всегда приходит другая ("упустили Балтию - туда пришли США" и тд). Весь мир порабощен западным колониализмом, а атака на Украину и Европу - их освобождение от "англосаксов". Для Путина колониализм, освободившись от западо-центричности, перестает быть абсолютным злом и превращается в как бы нейтральный жизненный факт. Но использование «деколониальной» риторики для оправдания открыто колониальной военной агрессии очевидно указывает на концептуальные проблемы самой «деколониальной» рамки, отмечает Будрайтскис.

Деколонизация становится геополитическим оружием и для Путина, и тех, кто призывает деколонизировать Россию. Наоборот, настоящая деколонизация не может быть проведена извне. Это переработка собственной идентичности.

Цитата: Русское имперское сознание, как и всякое другое имперское сознание, подразумевает, что становление современного государства и его атрибутов было исторически оправданным. «Универсальное», «общечеловеческое» (или в советский период — интернациональное) в этой константе полностью совпадает с «русским». Запрос на деколонизацию, радикальный пересмотр такого сознания сегодня прямо связан с политическим тупиком, в котором оказалось российское государство после начала вторжения в Украину. Деколонизация прошлого — а значит, и настоящего — должна быть связана с пересмотром взгляда на историю народа как на становление государства через бесконечное множество переходов от частей к целому.

Полиция репрессирует, но хочет закуклиться

В Рефоруме - расшифровка нашей беседы с Кириллом Титаевым о российских силовых структурах. Фрагменты:

Принципиальная разница между полицейским и правовым государством – что в одном случае на первом месте воля некоего начальника, во втором – некая писаная норма. Но и в том, и в другом случае эта воля является системной и направленной на благо государства. С этой точки зрения Россия может быть названа полицейским государством только с очень большими оговорками.

Задача полиции в России – не захватить власть, за исключением верхних уровней, а закуклиться. Пусть нас будет много, пусть у нас будет много денег – не приставайте к нам, мы сами придумаем себе должное количество бумажной работы. Система должна отрабатывать поступающие по вертикали вызовы, в остальных случаях она стремится к минимизации усилий и сведению работы к внутренней. Есть задача убирать с улиц пьяных, выезжать на вызовы, но никакого большого стремления выйти наружу и стать большой силой там исторически нет. Мечта тех, кто внизу – не видеть внешнего мира.

На низовом уровне системы есть несколько доминант. Первая – что у каждой проблемы есть ФИО. Вторая – что любую проблему надо решать исключительно через поиск и наказание виновного. Парадокс этой модели в её категорической антисервисности. Проблемы потерпевших никого не волнует, а типовой россиянин контактирует с полицией раз в 12 лет. Около половины всех раскрытых преступлений – это преступления без жертв, то есть наркотические и часть экономических. Уровень регистрируемой преступности на душу населения в пять раз ниже, чем в Германии, люди в половине случаев предпочитают вовсе не заявлять о преступлении в полицию. Вся работа полиции строится на выполнении внешнего заказа.

Есть два важных параметра работы правоохранителей: проходимость репрессивного сигнала и вовлечённость полиции в повседневную жизнь. В некоторых странах репрессивный сигнал проходит плохо, а полиция не вмешивается в жизнь граждан. Где-то обратная ситуация, и это воспринимается как норма, репрессивный сигнал проходит хорошо. Иногда полиция вмешивается во всё, а сигнал ходит плохо. И есть российский случай: полиция пытается ни в чём не участвовать (она проедет мимо лежачего, которого бьют трое – если только не поступило звонка об этом в дежурную часть). Зато репрессивный сигнал ходит быстро, точно и эффективно.

For reading: о школе

В The Moscow Times три интересных текста о школе. В первом учитель литературы и профессор Свободного Ася Штейн напоминает основные вехи трансформации школы в СССР: в целом это была прусская гимназия с ее муштрой и единой программой. После короткого (без "буржуазной педологии" и тд) рассказа о школьных экспериментах 1920-х Ася переходит к последнему 20-летию СССР, которое (пропущены коммунарство и развивающее обучение) дало физмат и языковые спецшколы. Завершается эта часть совсем коротким, без описания сути, рассказом о педагогах-новаторах 1980-х.

Второй текст Аси рассказывает о неудачных попытках реформировать советскую школу (примерно этому я посвятил 1987-1996): государство разрешило менять содержание образования (ему просто было не до школы), но реформы массовой школы из этого не получилось. Но возникли многочисленные школы - экспериментальные площадки, сильно непохожие на основную массу заведений. В 2000-е многие из этих милых заведений свернулись (но не все), зато стали более заметны частные школы и появились IB. Возросла популярность домашнего образования и школ (онлайн и офлайн), помогающих детям на домашнем образовании. В следующем тексте Ася обещает рассказ о том, как государство вернуло себе контроль за школой.

Искусствовед Алена Солнцева обсуждает попытки выкинуть из школьной литературы Солженицына, вернув туда Фадеева с Н.Островским. Алена несколько успокаивает тревоги: дети бывают читающие и не читающие. Читающие будут читать то, что хотят, а не читающие как не читали Тургенева (впрочем, его и читающие не читали), так и будут не читать Фадеева. Правда, затем Алена говорит, что для формирования идентичности и общего языка всем надо читать Пушкина, что в XXI веке уже едва ли возможно.

For reading: Украина и российский империализм

Украина не случайно стала главным объектом имперских амбиций Кремля, пишет в НГЕ историк Саша Орлов. Именно присоединение Украины в 1654 году превратило Московию, периферийное восточноевропейское государство, в империю. Украина стала краеугольным камнем в строительстве Российской империи. Она была настоящей колонией, вписанной в империю, в отличие от ранее присоединенных Астраханского и Казанского ханств, на условиях непрямого правления.

Дальше Саша рассказывает, как империя кооптировала украинские элиты, и замечает: "После Первой мировой войны три государства пытались совместить имперскую модель с моделью «эгалитарной идеократии»: Третий Рейх, Советский Союз и США. Третий Рейх в качестве «великой державы» провалился особенно быстро и кроваво. СССР, более «гибридное» государство, просуществовал более 70 лет. В устройстве США «имперские черты» выражены в наименьшей степени, но и эта страна неизменно терпела крах в «имперском измерении»: во Вьетнаме, Ираке, Афганистане".

Сценарий «триединого русского народа» (великороссы, малороссы и белорусы) теперь, очевидно, безвозвратно остался в прошлом, заключает автор. Эти изменения совершенно не осознаются ключевыми представителями «российского политического класса». Они продолжают шизофренически облачаться в имперские одежды, возводить себе псевдоимперские дворцы, мнить себя «новым дворянством» и намекать на свое сходство с Петром I.

Реставрирующая ностальгия (термин Светланы Бойм), проистекающая из сочетания «завороженности прошлым» и концентрации власти, чрезвычайно опасна. «Реставрация» независимо от того, какое именно «воображаемое прошлое» пытаются воссоздать, никогда не удается. Российская империя была в значительной степени создана украинцами. Видимо, им и принадлежит миссия разгромить «зомби-версию» этой империи, напавшую на них в 2022 году.

For reading: адаптация к кризису

Серия из несколько интересных текстов в Open Democracy - цикл о том, как война, санкции (и предыдущие кризисы после распада СССР) сказываются на выживании россиян в провинции. Сейчас все большему числу людей придется вернуться к практикам выживания, поэтому этот опыт очень важен.

Азамат Исмаилов пишет об адаптации к санкциям. С уходом большой доли легального потребительского импорта многие россияне кинулись на торговые площадки типа Avito. Возвращаются челночная торговля и ремесленничество - кустари мастерят мебель "как в IKEA" и занимаются ремонтом. Резко возрос спрос на психотерапию. И многие "окапываются на дачах".

Наталья Савельева пишет о том, как в 90-х многие женщины, отказавшись от профессиональных амбиций и статусной работы, ушли в стигматизированные формы труда - сетевой маркетинг и дистрибуцию.

В эту же серию вошел фрагмент из книги "Сбои и поломки" Ольги Пинчук, которая устроилась работать на конфетную фабрику, чтобы исследовать, как устроены отношения на современном производстве.

И еще очень депрессивная зарисовка из Саратова - про бедность и дефицит (всего).

​Конец режима
Разговор с Александром Бауновым

14 февраля, вторник, в 19.00 по московскому времени

Диктатуры держатся не только на страхе и силе, и не только на любви к вождям. В их основе причудливое сочетание этих чувств, а еще лести, покорности, гордости, зависти, привычки, прошлых травм, страха неопределенности, и баланса между разными опорами автократии в элитах и обществе. Как этот баланс поддерживается и когда утрачивается?

Недавно “Альпина Паблишер” выпустило книгу Александра Баунова “Конец режима” - о том, как около полувека назад закончились три последние европейские диктатуры: в Испании, Португалии и Греции. Испанский переход к демократии был мирным (договорная демократизация), португальский произошел через революцию, а греческий подтолкнула военная авантюра. Книга сразу же стала бестселлером.

Португальский диктатор Салазар, защищая традиционные ценности и тоскуя о величии империи, до последнего сопротивлялся переменам. В конце концов они пришли в форме революции, после которой страна пережила несколько лет хаоса. Наоборот, Испания, несмотря на длительность диктатуры, смогла выстроить “договорную демократизацию”, которая сопровождалась сменой способа правления, а не правящих лиц. Это помешало наказать виновных в преступлениях эпохи диктатуры, но переход стал плавным и мирным. Может ли опыт трех южных стран быть полезен для будущей демократизации в России?

В разговоре участвуют:

— Александр Баунов, журналист-международник, политолог, публицист, автор телеграм-канала Baunovhaus;

— Борис Грозовский, обозреватель, автор телеграм-канала EventsAndTexts;

Разговор организован телеграм-каналом «О стране и мире». Трансляция и видеозапись разговора будет доступна в YouTube-канале «О стране и мире».

Зарегистрируйтесь, чтобы получить ссылку на мероприятие за час до его начала.

Материалы к разговору:

➤А.Баунов. Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры (сайт “Альпины Паблишер”, “Озон”, “Литрес”, Amazon).

➤Фрагменты книги “Конец режима” на сайтах “Горький”, “Полит.ру”, “Теории и практики”.

➤“Все диктаторы как бы изобретают страну заново”: интервью А.Баунова “Mосквич Mag”.

➤А.Баунов. “Затяжная война может похоронить диктатуру”. Разговор о книге “Конец режима” на “Свободе”.

➤“Диктатура в России не закончится мгновенно, и покончат с ней не “идеальные” политики”. Интервью А.Баунова “Репаблику”.

➤Как покончить с диктатурой и вернуться к нормальности. М.Саморуков о книге А.Баунова “Конец режима”.

➤Г.Юзефович о книге А.Баунова “Конец режима”.

Два репортажа - о военной жизни:

В Торезе и Снежном (Донецкая область)

https://www.sibreal.org/a/rossiyane-v-okkupirovannom-toreze/32255464.html

И о пьяной военной жизни Еланского (Свердловская область)

https://thenewtab.io/oni-pyut-ot-straha/

Про Андрея Левкина (1): власть готовых терминов, дух времени, неузнанная родина

Сегодня в Риге прощание с замечательным писателем, Андреем Левкиным. Лично я совсем немного пересекался с Андреем - в начале Полит.ру, в 1998-м. В последние годы книги Левкина издавало НЛО, а раньше - издательство ОГИ. Вот последняя ("Проводки оборвались, ну и что"), на этой же странице видны 4 предыдущих. Некоторые тексты собраны тут. Хорошо о Левкине написано вот здесь.

Я уже вспоминал прочитанную в 1990 и случайно найденную недавно статью Левкина в журнале "Даугава" - "Советский человек на rendez-vous". Разбирая совершенно дурацкий сборник рассказов о встречах с инопланетянами, Левкин реконструирует образ мысли советского человека. Левкин обнаружил тогда очень важные вещи: 1) советские люди говорят на языке, предназначенном не для передачи мыслей и сообщений, а для сообщения о самом факте высказывания (поэтому слова так легко заменяются междометиями); 2) для передачи мысли используются отсылки к готовым клише, все рассуждения - отсылка к готовым конструктам, термины не уточняются, мир воспринимается как склад готовых терминов, которые не подлежат уточнению; 3) говорящий говорит больше о себе, чем о предмете своей речи; 4) другой разум, контакты с которым описываются в сборнике, ведёт себя как начальник и следователь, контактеры не проявляют в общении с ним ни вежливости, ни чувства собственного достоинства, воспринимая его как бога-начальника.

В той статье Левкин пришел к двум важным выводам: сознание людей в огромной степени сформировано советской жизнью, и надеяться на ее быстрое изменение тщетно. При этом у людей отсутствует ценность жизни: перед угрозой смерти «людям непонятно, что терять. Они словно отсутствуют в жизни тут; им будто все уже показали: пошли в следующую киношку!»

Много лет Левкин наблюдал политическую, экономическую и культурную жизнь, ведя колонки в Полит.ру (с 2005 года - тексты-1998 не сохранились - по 2015 включительно). Еще есть колонки в "Русском журнале". И еще тексты, собранные в "Счастьеловку". Мне кажется, эти тексты сильно недооценены. Это летопись, по которой очень хорошо восстанавливать дух времени. Левкин в этих текстах работает локатором, он внимательно слушает происходящее вокруг, от важных вещей до откровенной дури. Выражает свои мысли очень скупо - буквально считанными словами. И очень всерьез, герменевтически подходил ко всему сказанному, часто убивая незадачливого автора его же метафорой.

Больше всего Левкина интересовал дух времени и его незаметные изменения. СССР у него определяется через запах горового супа, хлорки, плохого бензина, плохих сигарет и пота (в "Счастьеловке"). Это создает долговременной код: "Контакты между государством и гражданином как физлицом происходят в помещениях примерно двадцатилетней давности, коричневого цвета (линолеум, какие-то темные панели и т.п.). Тут государство имеет охристо-коричневую окраску. Этот долговременный государственный низовой код пахнет сухой пылью батарей отопления, а иногда слякотью, вовсе не предполагая каких-то евроинтерьеров". Этот код определяет отношение человека и государства.

Советская культура определялась не идеологией, "совместным сенсорным голоданием, однородным набором вещей и составом мыслей, перемещаемых в общественном транспорте. В пространстве, выкрашенном выхлопными газами в серое. Теперь сложнее, хотя вспомнить минувшее просто: купить промороженного хека и отварить его. Запах позволит вспомнить все, и оно будет единым". "В итоге же Родина, ее версия от нынешнего, 2005 года, находящаяся невесть где относительно своих физических граждан, осуществляет постоянную агрессию. Не специально, лишь фактом своей неопознанности: она-то, может, и хочет как лучше, но если ее не понимаешь, то как раз и получишь в лоб. Она опасна, если не узнана".

Про Андрея Левкина (2): Большой стиль, народное счастье, личное пространство и танцы фриков

У Левкина не было иллюзий - кажется, у него отсутствовал орган, отвечающий за неоправданные обольщения, ожидания и последующие разочарования. Он беспристрастно записывал, что происходит сейчас (и какие вопросы возникают). Там же, в "Счастьеловке" в "Письме потомкам" читаем: "с тех пор как в России к власти пришли конкретные, хотя и не осознающие себя, то есть — какие-то натурально-самодеятельные фрики, все стало искусством. Не сразу, но постепенно втянулись и партикулярные граждане, после чего все сделалось совсем готичным. [...] В чем был смысл прихода этих простодушных и бесхитростных фриков? А они придуриваются все время, не понимая, что придуриваются. Всерьез относиться ни к ним, ни к их словам было нельзя, что и вызвало желание им соответствовать, развивая личный артистизм. Кто в газетах, кто в частной жизни, уж у кого какая стезя".

Там же пронзительная зарисовка "Где в России Privacy"? "Личная территория жителя РФ является личной и общественной одновременно, - пишет Левкин. - Privacy в РФ не составляет даже семья, которая также ощущается частью социального пространства. Силы, которые могли бы пойти на обустройство личной территории, расходуются на коллективные нужды. Вот и нету Privacy, коллектив всегда важней". Когда личное пространство есть, для человека "большая часть событий происходит по ту сторону личного забора, и незачем реагировать на все подряд душой&сердцем. Зато они лишены счастья массового энтузиазма в едином порыве".

В результате личное пространство не инкорпорировано в прагматику действий. Оно "состоит из забытых детских игрушек, юношеских воспоминаний, молодых амбиций, взрослых комплексов, пожилых страхов, всевозрастного неудовольствия и т.п. Находится в сфере эмоциональной, чувственной, то есть — вне прагматики".

"Как же тогда быть с Народным Счастьем? Остается распространять его вещество с воздуха, оно должно быть равномерно распределено воздушно-капельным путем или в форме пыльцы по всей территории Державы. Все это создавало бы постоянные переживания, включающие и социальный аспект: зачем еще нужно общество, как не для коллективного похода за счастьем? Точнее, длинной вереницей даже не за счастьем, а за той невидимой субстанцией, которая и делает все индивидуальности частями Единого Целого на Данной Территории".

Важная для Левкина тема - Большой Стиль. В СССР он был, "в градостроительстве его излучали прямоугольные массы, тяжело тяготеющие вверх. В сумме имелась гармония, влиявшая на жизнь в целом: та выходила очень важной, со значением — причем это значение также имело пирамидальную форму, непосредственно коммутируя с властью. Которая, таким образом, оказывалась необходимым участником частной жизни. Жизнь поэтому тоже становилась серьезной и со смыслом, общераспространенным и не предполагавшим сомнения в его наличии. Какие сомнения при такой архитектуре?"

В 2005, да и сейчас, кажется, что новый Большой Стиль невозможен. Но он формируется, пишет Левкин, не сверху вниз, "а самовыражающимися душами. Похоже, что именно это мешает понять, что новый Большой стиль уже фактически есть". В него собираются шоу-бизнес, юмористическая индустрия, глянцевая и желтая пресса. Большой стиль собирается на основе внешней угрозы.

"Едва он возникнет, как территории РФ станут гравитационно замкнутыми, а наличие мощного стилистического дизеля в центре государства изолирует любые внешние импульсы. Конечно, если рассматривать вышеупомянутые потенциальные составляющие Большого стиля порознь, то все они вызывают естественную брезгливость. Но если знать, что все это — не разрозненные части, а единая целостность, то тут же появится одухотворенность, реализующая смутный замысел какая разница кого. Гражданский мозг, получивший установку на то, что Большой стиль уже есть, сам сведет в его рамке все составляющие жизни: как известные, так и те, что еще проявят себя. И все, разумеется, примутся танцевать, а многие уже делают это".

Из Андрея Левкина (3): игры с нулевой суммой, снова про фриков и кукольный театр

Там же, в "Счастьеловке", невозможно пройти мимо зарисовки "Сука Ломоносов" - о том, что "любая транзакция на территории РФ всегда оказывается игрой с нулевой суммой? Либо грудь в крестах, либо голова в кустах — с полной симметричностью для участников. Фактически ежедневный Армагеддон, не теряющий своей бескомпромиссности даже в бытовом пространстве. Выбор происходит все время, и каждый из них роковой".

Виноват Ломоносов "с законом “Если где-то чего-нибудь прибудет, то где-то столько же и убудет”. Из этих слов произошел и Грушницкий, и коммунисты, и новейшие исторические тренды. Воспринятый лично, этот постулат в принципе ликвидирует возможность взаимного удовлетворения сторон. Видимо, здесь и находится та бескомпромиссная духовность, которая присуща только РФ: любая история тут всегда игра с нулевой суммой". В результате все со всеми воюют, везде непрерывный Армагеддон. В других местах люди друг с другом договариваются, а тут нет. "Да, несколько странно, что духовная жизнь определяется законом из жизни твердых физических тел, но — таковы, значит, особенности места".

И снова про фриков. "После того, как в России к власти пришли фрики, все сделалось искусством. Итак, фрики. Это были, как обычно, специальные люди с невзрачными лицами, фактически нереальные, поэтому после их прихода в власти в 1999 году все и стало искусством, при этом — массовым. Что характерно для публичного искусства? Строгое осознание своих границ, жанров и форматов. В нем должны быть события, происходящие только с антропоморфными существами — пусть и выдуманными, но обязательно имеющими тушку и имя. Разумеется, в таком варианте получается некоторый кукольный театр, который и отвечает нормативному устройству социальной жизни".

Театр приобретает форму "сommedia dell’arte, что прежде всего касается набора масок/персонажей. Как в исходном варианте: Бригелла, Арлекин, Пульчинелла, Коломбина; глупый жадный купец Панталоне, трусоватый фанфарон Капитан, болтун Доктор, упертый Тарталья и др. Ситуация в РФ в 2005 году уже реально предполагала появление стабильных позиций: молодой правый политик с амбициями; политик-консерватор с репутацией, но в смутном положении; эксперт с амбивалентными мнениями; оппозиционер, борющийся с антинародным режимом; публицист-трибун, он же юморист, и т.п. Роли были заданы жестко, имена исполнителей тогда легко подставил бы любой гражданин, так что вся общественная жизнь была сценарно упорядочена.

В те годы никто из политиков, политологов или телеведущих не говорил естественным голосом. По большей части они манерничали, полагая, что актерствуют. Некоторые, впрочем, жеманничали, и во всем этом присутствовала рентгеновская прозрачность жизни, осенняя элегичность на фоне начинающихся заморозков. Романтические натуры в такую пору ощущают близость не только с природой, а даже и со Схемами Мирозданья, просвечивающими повсеместно.

Существенно то, что это не природа российской общественной жизни, просветившись насквозь, обнаружила свои базовые элементы, своих Докторов, Панталоне и прочих фальстафов-гамлетов, телепузиков-покемонов и буратин. Все эти позиции были готовыми вакансиями, которые кто-то занимал, конкурируя с другими претендентами, причем обосновывать это построение теперь, в 2005 году, нет никакой необходимости — настолько оно очевидно всем. Но такой вариант жизни возможен только в случае, если скелет организма строится снаружи.

Таким образом, государственная субстанция РФ в начале 2000-х была существом, у которой скелет снаружи, как панцирь".

Рядом - "Страшная коробочка" о веществе внутри каждого человека, которая дает счастье. Государство пытается это вещество украсть. Но если человеку потратить это вещество не на что, пристроить его не к чему, "тогда изъятия будут восприниматься с благодарностью. Не зря живешь, опять же".

Из Андрея Левкина (4): люди власти, буратины, Безымянная тварь

Новелла "Свет власти" - об инаковых существах. "В 2000-е появился новый тип живых существ особого свойства: кто в пиджаках, кто в кителях, но — они иные, хотя и говорят как бы по-русски". Инаковые пространства, в которых они обитают, рядом. В них особая гравитация - например, это "корпорации с их дресс-кодами и другими нормативами, единообразующими работников". Это система водопровода, где живут разные простейшие существа. Или гипотетический вид людей, назначение которых - проверять чистоту рук у каждого, кто хочет перейти перекресток.

Дальше почти целиком: "Поэтому и уполномоченные государственные лица желают быть единым организмом с распределенной корпоративной ответственностью. Кто знает их цели? Лишь они сами, а другим не скажут. Хочешь думать о Родине — вступай в корпорацию, а если ты туда хочешь, то должен уметь плавать по водопроводу и оценивать чистоту посторонних рук даже зимой. Это требует долгой выучки, что ведет к перерождению организма и к последующему — в пределах двух поколений — наследованию генетических выгод и социального статуса.

Схему, где порядок эманируется из единственной точки, могут реализовать только существа, разносящие корпоративный мессидж по территории. Придут ли они в каждую квартиру, как сквозь водопровод? — вот вопрос, который оставался открытым в декабре 2005 года.

Они были жители волшебной страны, которая наяву влияла слабо, но у них там все устраивалось замечательно. Все их идеи там были совершенно справедливы, все их указы там работали. Они вообще где-то неподалеку, но не тут: не сверху, но сбоку. Сбокучеловеки. Как можно быть в претензии к сбокучеловекам? Невозможно. Бессмысленно пытаться стать для них своим или рассчитывать внушить им свои мысли. Это как совать свои записки в сток умывальника, чтобы их прочли на каких-нибудь полях фильтрации.

Они струили повсюду свет власти. Если в хорошую погоду ночью глядеть вниз, летя из Владивостока в Калининград, то — где слабыми, где — плотными пятнами, а где и одинокими сизыми огоньками светились эти распределенные люди. Завидная судьба, но о чем поговоришь с силовым трансформатором или с трансформаторной будкой? Разумеется, у будки есть стены, на которых в добром расположении духа можно писать разные слова. Такая прекрасная игра происходила в России в это время".

Особый вид таких существ (или актеров в кукольном представлении) - буратины. Можно поставить "Гамлета", "Героя нашего времени", где главного героя заменил бы Буратино, то же с князем Мышкиным и Раскольниковым. Буратино - "волшебный страж границ жизни, то есть — наоборот: где он гармоничен — там уже сочиненка. Он страж границ вторичных моделирующих систем".

"Если подставить Буратино вместо одного из фигурантов любой ситуации и она не распадется — значит, ситуация фиктивна, искусственная, постановка. Речь не о личных достоинствах и чертах характера персонажей, не об их внешнем виде, только об их роли в ситуации, где их легко бы заменил Буратино. Мог бы Буратино зачитать президентское послание Федеральному собранию? Запросто. Разумеется, бывают ситуации, в которых участвуют и более одной буратины. А если кто-либо не понимает, кто и когда тут у нас буратина, то, несомненно, уже и он сам такой".

В мини-эссе о вирусах Левкин говорит, что прокурорский язык - это тоже вирус. Уже в 2004 было: "S. призывает к изменению существующего государственного строя в России путем свержения действующих государственных деятелей"... Дальше прекрасное: "А любой тип сознания, возник он или пробудился, будет захватывать территории. Кто сможет что-либо противопоставить этому сознанию? Но все просто: или производишь свои смыслы, или чужие производят тебя. Действительность обновляется постоянно, так что бывают сбои связности, а внутри вируса какая-то штучка, в которой находится то, что реально. Организм борется с оболочкой, а эта точка незаметно прокрадывается и делает тебя собой, инфицировав.

Вот она и пришла, Безымянная Тварь".

Читая Андрея Левкина (5): опыт жизни с другим, мультяшная журналистика и метафизический ужас

Сначала еще о духе времени: "Существуют какие-то коды. Есть какая-то субстанция, распыляющая коды. Есть много пустого места, в него впрыскивается код — и вот вам квартира в окраинном жилмассиве с мусоропроводом на лестнице, и вы там живете".

В статье "Цензура inside" (НЗ, 2006) Левкин пишет о процессе становления цензуры, когда понятная всем рамка (что можно и что нельзя) еще не сложилась. Как раз в тот момент она создавалась ("Норматива, противопоставление которому может стать основой личной позиции, нет, а тогда становится стремно: вот пишешь что-то, а вдруг это полная ахинея?") Проговаривая, что журналисты тогда чувствовали цензуру как ограничение на отстаивание ценностей, присущих своему социальному слою, Левкин выходит на важное обобщение:

"В нынешней России нет опыта жизни в обществе, где есть разные среды, часть из которых не имеет к тебе отношения. Тут всегда жизнь без «других», они социально отсутствуют, нет нейтрального отношения к «другим» — скорее, при любом удобном случае вернется принятое в СССР деление на «своих» и «врагов».

В моноидеологическом СССР все было просто, все ненормативные лакуны порождали диссидентов и прочих неформалов с понятным отношением к ним. В нынешних обстоятельствах лакуны с отдельными целеполаганиями, разумеется, существуют. Ценности в каждой из них в известной мере свои, причем нет и нормативного представления о типичном гражданине РФ, хотя по умолчанию такой норматив как бы существует. Но в действительности его нет, как следствие — несуществующими с точки зрения общей интерпретации будут и эти лакуны.

Сохраняется все та же схема: основная масса граждан — «свои», кроме них существуют только «чужие» и «свои», но — «недоделанные». Например, «лица кавказской национальности» или представители других, относительно отдельных — в сравнении с усредненным типажом российского человека — групп. Как советские интеллигенты: в очках, в шляпе и так далее. Как бы свои, но не совсем, с изъяном.

Такая структура не допускает существования сословий с присущими им целеполаганиями, нравами и тому подобным. Даже богатые не рассматриваются в качестве возникающего сословия, но трактуются лишь в рамках уровня потребления.

Едва начнут формироваться достаточно большие группы населения, эти группы неизбежно будут перемещаться в сторону «чужих». А кому охота записываться в чужие? Отсутствие практики детализации и обеспечивает тотальное цензурирование любых групповых мнений".

Постфактум поразительно, насколько мы тогда были в плену цензуры - не касаясь тем, где, как отмечает Левкин, неподцензурность = констатация фиктивности самой темы (типа притеснений русских в странах Балтии) и принимая журналистику мнений за настоящую журналистику (личные мнения - единственная территория, остававшаяся тогда свободной от внутренней цензуры).

Журналистика мнений работала в формате затянувшегося детства - как будто все происходит понарошку, ответственности нет, можно придуриваться и иронизировать как бы от лица мультяшного героя. Левкин даже предположил, что "склонность к подобному обустройству своей профессиональной территории является способом компенсировать некий метафизический ужас".

Полную победу цензуры Левкин фиксирует через 10 лет, в 2015, в колонке для Полит.ру: "Результат уже достигнут, власть присутствует чуть ли не в каждом медийном действии, как если бы на каждой картинке, которую рисуют в данном государстве, непременно присутствовал бы, например, зайчик. Вокруг таких зайчиков можно выстраивать композицию, делать их разнообразными, даже красить в разные цвета, но - никуда не денешься – свобода самовыражения ограничена обязательностью зайчега".

Читая Андрея Левкина (6): прочь от либерализма, Немцов как символ, танки не в Варшаве, но в Крыму

В статье о либерализме из "Логоса" (2004; теоретическая ее ценность не кажется большой) есть важные замечания о том, что пик либерализма к тому моменту Россия прошла. Левкин людях, которые могут тогдашнем моменте: "власть должна ощущать, что управление — теряется, причем — чем успешнее идет развитие страны, тем больше управление ускользает [потому что больше становится людей, которым для выживания не нужна помощь государства]. Ну а поскольку у власти изрядно службистов, то есть — лиц, привыкших к деятельности в строго очерченных рамках и куда менее привыкших к рыночным отношениям, то ситуация естественной неполной подконтрольности — должна вызывать у них дискомфорт. Пик которого, похоже, уже близок.

Учтем, тем более, исторические особенности госуправления РФ — власть тут не привыкла работать вторым номером. Помнится, в переписи населения г-н президент обозначил себя “работником по найму”, который оказывает “услуги населению”. Ну, если бы возможность оказаться в данной позиции его не тревожила, он бы обошелся без эпатажа, более нейтральной формулировкой.

То есть, чисто психология: они не могут понять, что потеря управления — это хорошо. Продвижение реформ в либеральной модели объективно ведет к уменьшению роли государства. Чем власть эффективнее, тем ее остается меньше. Очевидно, это должно быть неприятно.

Если открытое общество, либеральное и рыночное по своим возможностям ощущает свою силу, то, очевидно, умиротворение власти является его дополнительной социальной функцией. Кто-то ведь должен им объяснить, что на самом деле — все происходит согласно законам природы.

Проблема в том, что при нынешней коммуникабельности власти объяснить это нельзя. Хотя бы потому, что никому неизвестна мера оценки, употребляемая внутри власти. Да и ее целеполагание".

Там же: "Весь уклад жизни сейчас построен на предположении, что при любом повороте политических процессов в стране они не затронут консьюмеристскую повседневность с ее обещанием каждоминутного прогресса".

Очень хорошо написал Левкин об убийстве Немцова. После эпохи ссср казалось, что политика теперь будет заниматься не темами мирового соперничества, а чем-то более человечным. Потом обстоятельства изменились. А с убийством Немцова не осталось повода и думать, что они остаются прежними. "Немцов был... не олицетворителем, не символом, а остававшейся точкой входа в это пространство, что ли. Оно уже давно где-то там, а вот он был тут и, вроде, это пространство еще в доступе. Ну, в каком-то потенциальном".

Это была эпоха, когда мотивации людей были понятны. "Новые обстоятельства предполагают другую рамку. Основное: никто не говорит, чего, собственно, хочет, с какой целью что делает и что имеет в виду, когда говорит, да и когда делает — тоже. Теперь тут время неопределенностей, ну или неопределенностей тех, кто не при деле, а кто тут нынче при деле? Диалог невозможен, да и просто разговор, а суверенитет вооруженных лиц с оружием возрос чрезвычайно. Движение куда-то вперед осуществляется путем последовательных эксцессов исполнителей".

Годом раньше, через пару месяцев после Крыма, умер Ярузельский. Левкин тогда писал, как в 1981 в Варшаву не вошли советские танки. И будто вскользь обронил: "Вообще, история же такая такая длинная штука: после Крыма какие ж диспуты на тему была оккупировала "Прибалтика" или нет – все увидели, как это делается как бы процедурно".

Кстати, заметка про Крым интересна в основном тем, насколько позорно разные личности в Европе и Украине тогда реагировали на аннексию. Действительно ведь не были готовы - совсем. И тут проскальзывает важное: "Пост-крымское время принадлежит не России, потому что Путин свою победу уже скушал 18 марта в Георгиевском зале. Впрочем, кто ж тут что знает о чужих мотивациях - может, только это ему и было нужно по жизни".

Читая Андрея Левкина (7): Западная Россия, Питер, Рига, Москва и чудеса

НЛО, 2000, важный текст (ниже - фрагменты из него) - об идее (обольщении), что в России все может быть по-другому. После 1985 об этом можно было думать: "А вдруг по-нашему выйдет? Хотя и неизвестно как именно по-нашему, но вот все станет именно так, как нам будет в кайф, не зря же мы так долго мучились.

Москва, за исключением некоторых лакун — университета, скажем, да и то не всех факультетов, — никоим образом не выглядела пострадавшей от большевиков. Даже казалось, что такой она и возникла — столицей в 1918 году, а вся ее предыдущая жизнь с ней не соотносилась. Как если бы ее история была погребена самой верхней, ныне действующей Троей. Не в 1918 году, а только в пятидесятые, уже после того, как власть в середине войны сделала поворот к национал-патриотизму, а приезжие назначенцы уже не отстреливались, а размножались и их детям надо было уже куда-то вписываться: вот, к старым москвичам в родню. То есть — за недавностью лет такая связь Москве еще отнюдь не надоела.

Подмятая же совком бывшая столица отлично обеспечивала смысл существования гражданам, которых от совка воротило. Потом стало ясно, что именно Петербург и был отдельным западным выродком на территории СССР — судя по дальнейшему развитию демократических процессов. [...] Петербург был местом, где пьют кофе, то есть у каждого там были какие-то свои городские места.

А из Латвии, глядя в сторону СПб, обнаруживалась некая европейская Россия. Из Риги Петербург представлялся единственно возможной Россией, в то время как Москва и все, что далее на восток, юг и север от нее, — реликтовым, рудиментарным образованием, которое только СССР и могло называться. Разумеется, тут же и море — непредставимость жизни без моря давала лишнюю связь отношениям с СПб.

Империи, конечно, не было никакой. Хотя бы по очевидному отсутствию ощущения причастности к оной, — напротив, никто же не хотел быть к этому причастен. Это не о том, что такое нежелание аннулирует идею империи, наоборот, — империя возможна только в том случае, если вопрос о причастности к ней не возникает. То есть не имеют смысла построения, связанные с этим термином.

В Риге было трудно понять степень незнания Россией Европы. Европа и в самом деле была недалеко. Разные восточноевропейские переживания были не чужие — не требовали внешней, какой-то специальной рефлексии по отношению к ним, были естественными, понятными. В этот момент лицам, живущим в Латвии, самым сладким вариантом из всех, которые могли ждать впереди, представлялся вариант России Петербуржской. Другие варианты были просто непредставимы, непонятно чем отличались бы от Советского Союза.

Почему же наши не пришли к власти? Наши — ну, эти вот западные русские. Разумеется, потому, что их было мало, к тому же европейские обольщения вовсе не обольстили бы Москву и дальнейшие территории на восток".

В начале 1990-х как Питер были восприняты, увы, Митьки. Это сообщало "о возможностях рецепторов соотечественников в данное историческое время. Откуда следовало и то, какое именно время наступает".

Западно-русским опытом был Петербург, столично-маргинальная среда, "город-аутист — редкое достижение культуры. Когда в России установится сильная вертикаль власти и станет скучно, тогда этот вид эстетического отношения к действительности окажется единственно культурным.

Москва же сохранит за собой наивность деревенщины: время изменилось, ах, как много открытий чудных несет нам оно! Как ей отреагировать на перемены, когда реального эмоционального опыта личного существования практически нет? И они правильно поведутся на цацках для простаков. А у культурной России нет другого варианта, кроме этой самой западной России [Питера].

Западнороссийская ориентация остается ориентацией на чудо. Но это чудо является единственно возможным, поскольку для других чудес — а чудом в наших обстоятельствах будет обретение любых пристойных культурного пространства и смысла — площадка подготовлена еще хуже.

Читая Андрея Левкина (8): пространство политика и крепостное право

Что именно называется в РФ политикой: к этому вопросу Левкин возвращался часто. В 2013: "Что такое политические интересы, политические организации и политические акции? По логике, это деятельность групп, желающих позитивной кодификации тех или иных собственных интересов" на уровне страны или муниципалитета, "когда люди формулируют и проводят свои интересы публично". А в РФ политикой называется не это, а когда речь идет о верховной власти (как в хорошем смысле, так и в варианте свержения существующего строя)".

Тогда же, по случаю объявления Центра Левады иностранным агентом за "осуществление политической деятельности": "Да, это все тот же вечный в российских обстоятельствах вопрос - что есть политика? Судя по правоприменению этого термина, политика - это то, что делает власть или же все действия, имеющие в виду нанесение данной власти ущерба. Скажем, где-то не в РФ политикой будут и выступления граждан за то, чтобы изменить время подъезда мусоровоза к дому - примерно в тех краях, где мало кто знает, как зовут по имени премьера".

Еще "можно считать, что требование подкатывать мусорку к 20.00 а не к 20.30 содержит в себе призыв к насильственному свержению власти". Как и митинг против повышения тарифа на теплую воду. "Тогда, разумеется, лучше всего бы было, чтобы власть была недосягаемо высоко и, таким образом, не нервничала бы. Скорее всего, того же хочется ей самой, но не получается. Объяснил бы кто-нибудь уже власти, что политика - это вовсе не когда их непременно хотят насильственно свергнуть, что у людей могут быть свои интересы, которые вовсе не обязательно имеют в виду В.В.Путина и т.п". Но вот, поздно уже (добавление из другого текста).

Тема развивалась в связи с кудринской попыткой сказать, что НКО вовсе не политикой занимаются: "получается, что политика в массах - это именно то, что должно настораживать власть: вот же и угроза, что "начнут политизироваться просто потому, что захотят отстаивать свою позицию, свои принципы". То есть, политика, вроде, это зло для власти, поскольку кто-то там еще притязает на ее поляну. Иными словами, выходит так, что политикой считается исключительно ответственность власти в рамках ее компетенции - к которой под страхом закона не должен допускаться никто.

Но что же это за такое устройство государства, в котором политика узурпирована властью? Локальные, местные проблемы - они не являются политикой? Их можно занести в разряд нытья "гражданского общества"? А политика, это что-то судьбоносное и геополитическое в мистическом варианте? Тогда да, все в порядке: частные интересы граждан - это не политика, их проблемы - тоже не политика. Политика это нечто поднебесное для избранных. Тогда по логике надо модифицировать если и не Конституцию (в таком варианте она вообще не нужна), а определение государства. Водится каста "кремлевские" и т.п.

Собственно, политика, излагает Левкин какой-то доклад КГИ, - это участие граждан в развитие своей страны через отстаивание своих групповых интересов. Деятельность гражданского общества не является политикой только в режимах, где группы не защищают интересы своих членов, а мобилизуются для защиты интересов правящей группы. Независимые акторы в таком случае лишь защищают своих членов от давления государства, которое их репрессирует. В общем, каста захватила власть, и конкуренты ей не нужны.

В другой раз изложив содержание объемного доклада ЦСР, Левкин заметил: "А что там в основе? Представления о власти, цели власти, восприятие власти, идеальная власть. Власть довлеет всем и всему, но - право же - крепостное право отменили 151 год назад. Так, может, это оно уже наконец-то перестает действовать?"

Пока, видимо, действует: человеку для самоопределения требуется отношение к нему власти. Так уж устроено на этой территории и какая же там культура без Путина.

Читая Левкина (9): сферическая демократическая процедура в вакууме, политики не случилось

Нашу попытку бунта 2011/12 Левкин воспринял очень критически: "никакой защиты своего кандидата (в силу отсутствия оных), только общий подход вроде требований пересчета или идеи второго тура. То есть, вторичные детали при отсутствии конкретного смысла - совсем чтобы конкретного - этих требований. Получилась интересная штука, гражданская активность желала некую процедуру в чистом космосе. Этакая сферическая демократическая процедура в вакууме (в отсутствии представленных политических интересов)".

Требование честных выборов сыграть не могло, пишет Левкин: "Вот эти фальсификации, нарушения, прочие варианты использования админресурса. Там же не в том пафос, чтобы накидать больше процентов и сделать это незаметнее. Наоборот, демонстрация админресурса и есть главный смысл выборов для власти: они демонстрируют ресурсы именно затем, чтобы сообщить, что они по-прежнему власть. Дадут команду - будет выполнена, даже с избыточным старанием. На выборах они показывают не какие-то голоса, а факт управления. Больше нарушений - больше доказательств того, что власть управляет, будет управлять и все построятся".

Протест - это "образовательная программа, [которая] имела отношение к общечеловеческой теории, а не к местной практике. Что делать с этим приобретенным опытом"?

Левкину было вполне понятно, что протест обречен: "Что ли элиты покидают свои места во власти и идут в несистемную оппозицию? Много-много Кудриных, только еще не ушедших в отставку и не в позиции наблюдателя-посредника, а прямо так: "возьмите меня к себе, я вам пригожусь на рабочем месте" - в адрес Оргкомитета митингов "За честные выборы", или куда еще они идут? Не к Удальцову же".

Никакой "компромисс" между оппозицией и властью тогда не был возможен. "Даже приблизительно непонятно, в каком именно месте (относительно власти) возникнет такая потенциально перспективная дыра, что в нее потекут все, у кого ушки на макушке. Но, в любом случае, это все не прямо сейчас - не могут же неизвестно как насчитанные два-три процента туда-сюда запустить реальный процесс".

Левкин рассуждал логичнее многих оппозиционеров (нас): "есть группа лиц, которая реализует структуру власти, конкретно управляя ресурсами (здесь можно обойтись без эпитетов "нелегитимно", в данном случае это лишний нюанс). Ну да, это, видимо, и есть те граждане, которые являются вертикалью вертикали. То есть, они существуют и существуют именно в этом системном качестве.

От того, что за силы [им противостоят], зависит то, какие изменения системы возможны. Можно ли, скажем, считать, что за 12 лет возникли новые группы лиц – пусть не по политике и управлению, а чисто по деньгам? Учитывая, как устроена вся эта вертикаль управления, им там места нет - там вообще нет вакансий, тем более - групповых, потому что она же устроена и стоит как акробатическая пирамида. Если групповых вакансий нет, то конфликт вполне понятен. Они, условно новые деньги, в систему не включены. Что-то не видно их представителей в элитах". И им нужен не компромисс с властью, а демократические процедуры, чтобы отстаивать интересы своей группы. Но такой возможности не имелось.

Или, как Левкин написал здесь, "Выражаясь романтически, окна возможностей существуют. Но - норовят закрыться обратно. Не чьей-то хозяйственной волей, сами собой едут назад". Протест, например, не мешал оппозиционным деятелям тогда же получать правительственные премии: "тут мы не играем, а вот тут – уже играем; это считается, а то – нет. Все отношения срастаются обратно, а возможности, которые дает "взрыв", будут реализованы в частном порядке. Разумеется, здесь кстати уверенность в своей "самой гигиеничности", что бы это словосочетание ни значило: видимо, они все всегда во всем белом, как еще. И, разумеется, нет проблемы объяснить любое свое действие через презумпцию такой стерильности. ".

Конец режима: Испания, Португалия, Греция, Россия

Испании удался мирный переход от автократии к демократии, основанный на компромиссе, в том числе временном отказе от переходного правосудия. Португалию «трясло» намного сильнее. России едва ли светит испанский сценарий: страна не может себе позволить отказаться от проработки трудного прошлого, а Владимир Путин, в отличие от Франко, не собирается готовить Россию к последующему демократическому транзиту.

Написал для Рефорума по мотивам замечательной книги Александра Баунова "Конец режима". Несколько фрагменов:

Диктатура Салазара обрушилась во многом в результате бесперспективной войны, которую страна вела в своих африканских колониях (Ангола, Мозамбик, Гвинея-Бисау). Португалия первой из европейских стран колонизировала Африку и последней ушла с континента. Идеологи режима внушали португальцам, что они – особая межконтинентальная нация, целая цивилизация, а не рядовая европейская империя с колониями. Португальские солдаты должны были умирать, убеждая ангольских повстанцев, что они с ними – единый народ. Сторонников мира (то есть ухода из бывших колоний) репрессировали. Российские солдаты тоже убивают украинцев, не согласных быть с ними единым народом, и погибают за это мнимое единство.

Франко, по сути, сам выстраивал архитектуру будущих перемен. Изнутри диктатуры прорастала демократия, режим адаптировался к современности. В середине 1950-х Франко раскрепостил экономику, и за полтора десятилетия Испания из одной из беднейших стран Европы превратилась в среднеразвитую. Бурное развитие туризма привело и к культурным новациям – раскрепощению нравов. Испанцы стали более терпимы к политическому и культурному инакомыслию. Начали открыто обсуждаться политические реформы. Были ослаблены ограничения для медиа, разрешили неполитические забастовки.

В Португалии Салазар, утративший после инсульта память и умственные способности, умирал, думая, что ещё руководит страной: его мистифицировали, издавая в единственном экземпляре газету с «правильными новостями». Легко представить, как престарелому кремлёвскому вождю докладывают в 2030 г. о взятии очередного села под Бахмутом, в то время как в Крыму и на востоке Украины давно стоят базы НАТО.

На длинной дистанции эволюционный подход к демократическому транзиту выигрывает у революционного, уверен Баунов. Деятели прежнего режима остались частью элиты, но демократия победила. Это была демократия «без мести», она предпочла социальный мир и свободу справедливости. Но чем дальше в прошлое уходил страх возобновления гражданского конфликта между сторонниками и противниками диктатуры, тем более громкими становились требования воздать должное и жертвам, и злодеям периода диктатуры, которые остались безнаказанными. Договорённости, которые позволили осуществиться мирному переходу к демократии, начали казаться частичным и уже не нужным компромиссом.

Может ли такой подход сработать и в России? Едва ли. Испанский случай – исключение из правил: в других странах, переживших диктатуру, построение устойчивой демократии потребовало тщательной проработки своего прошлого. И путинской власти, и многим членам оппозиции присуще представление о политике как игре с нулевой суммой, где победитель получает всё. Это подход, максимально далёкий от того, чтобы договариваться с противниками, достигать и придерживаться компромисса, ограничивать свою власть в интересах своих же противников. Отсутствие суда над советскими руководителями не обеспечило россиянам антитоталитарной прививки и сделало возможной путинскую реставрацию чекистского политического режима.

Читая Левкина (10): 1990-е без государства, почему в 2011 в России не было Гавела (теперь почти есть), и о договоре с неопределенной сущностью

В заметке о книге Евгения Горного у Левкина было хорошо сформулировано, чем были прекрасны 90-е (вернее, примерно 1988-1998): "В этот момент одна страна закончилась, а вторая - в смысле ее нынешней оформленности - еще не сложилась. И вот тут-то у нас и оказались лет десять высокой ноосферы и прочие сверхрадости, которые почти никогда и не бывают. И, между прочим, ничто никуда не пропало.".

А вот еще одна заметка Левкина от начала декабря 2011. Когда мы радовались перспективам протеста (Москва впервые чуть не за 20 лет проснулась), он четко говорил, что так ничего не получится:

"Часто употребляется слово "революция". Но, собственно, революции связаны с взятием власти. Определить, что за сила собирается это осуществить, не представляется возможным - имея в виду то, что кричат. То есть, против кого — да, а за — нет варианта. Но ведь если революция кого-нибудь свергает, то там должен появиться кто-то следующий?

Что остается? Требование пересчета голосов. То есть, в пользу остальных партий, как еще? ЛДПР, КПРФ, СР. Но отсутствие на улице представителей данных партий тему фальсификаций несколько затуманивает. Тогда по факту избиратели страдают в формате ущемления их личного достоинства, которое надо отстоять. Это, разумеется, конструктивно, но получается, что ощущению собственного достоинства непременно требуется начальник, который признал бы его наличие у требующих."

Дальше Левкин показывал, что быстро возникнет усталость от протестов, "а там и снег выпадет, корпоративы начнутся". Что примерно и произошло.

Ответ власти митингующим был примерно такой: "вы хорошие, но вас мало, мало вас - хоть вы и типа важные, понятно?" И К.Собчак была очень хороша: "Надо не бороться за власть, а влиять на власть!" "Процессу довлеет чувственность", - писал Левкин о декабрьских митингах: "тут-то и становится понятно, зачем существуют партии - они-то от таких историй что-то незаметно приобретают, у них есть линия, на митингах они работают на свой политический субъект. А остальные лишь развивают собственную непартийную гражданскую индивидуальность, становясь от этого еще более свободней, то есть — еще индивидуальней".

Было о чем сокрушаться: "А почему сейчас тут нет своего Гавела? Любопытно, что эти мысли возникают после того, а не до: только теперь стали думать о том, на что получилось похоже. Нет, чтобы перед тем: а вот мы сейчас будем стараться, чтобы как "Солидарность" - но где хотя бы усатый электрик? Давайте сделаем своего Гавела - но где 25 лет деятельности среды, которая потом отправила Гавела в свои представители?"

Заканчивалась эта заметка тем, что в развитых странах кадры для госслужбы готовят в хороших университетах, и в целом они понимают, что такое власть и какова их мера ответственности. "Да, в данном случае оба главных из ЛГУ, но это особого значения не имеет. Они там другому учились. И все это серьезно, даже в СССР была хоть ВПШ, которая своими программами определяла мозги гослюдей в той структуре. Ну а теперь основные лица получили профильное образование в кооперативе "Озеро" - нет сомнений, это чрезвычайно продвинутый Лицей. Но, во-первых, узнать бы чему именно они там учились, а во вторых — там же обучалось не так много народу, а откуда взялись остальные? Они же тогда просто автодидакты и в сумме получается невесть что, непонятно откуда и зачем взявшееся.

А о каком договоре с сущностью неопределенной природы может вообще идти речь? Так что тут пока конец перспективы и жаль, что еще никто не выходил на митинги с лозунгом "мы будем более умнее думать".

Читая Левкина (11): настоящий общественный договор, холуям западных хозяев выйти вон, обида на 1991 и Птолемеева система власти

В июле 2011, когда еще не до конца была понятна ситуация с возвращением Путина, Левкин пишет об "общественном договоре". Была в России такая популярная концепция примерно в 2003-2013. Реальный общественный договор, в отличие от договора с бизнес-элитами - это, пишет Левкин, например, "отказ в УДО (то есть - 5 лет отсидки) за спизженую у отказника арестантскую робу и его недоказанное "ты" в адрес местного начальства. Это общественный договор самого массового уровня, за соблюдением которого и следят чины, не прощающие обращения к ним на "ты". Это не личная обидчивость, а обязанность держать престиж Администрации (вообще Администрации, а не конкретной колонии), к которой на "ты" обратиться никак: такой Договор они нарисовали себе и остальным.

А наверху никому и в голову не придет, что они, управленцы, реализующие услуги, которые государство предоставляет гражданам за уплоченные ими налоги. Такого варианта нет в принципе, что и является первым и единственным пунктом реально существующего договора Администрации с гражданами. И пока вся эта тандемония выясняла свои отношения с некими элитами, в остальной части государства сложились отношения, в которых нет ни малейшей неопределенности. Тут, разве что чисто теоретически любопытно: можно ли вообще обнулить такой договор? Даже если наверху это кому-то захочется (ну, допустим), то эту схему придется изживать годами. Потому что она сложилась на вполне естественных основаниях". Ведь для большинства "обретение субъектности — без которой взаимных договоров не бывает — вряд ли доступно. Вот они уже вряд ли могут с кем-то договориться, если не считать договоренностью то, что любой управленец всегда благодетель".

Такой характер система вполне приняла к 2007: "Во всех отраслях госдеятельности возобладала птолемеева система координат, делавшая всех, кто не центр, периферийными служебными объектами. [...] Отлично, считаем, что внутри страны есть консенсус на тему правил игры, согласно которым все помнят, кто тут хозяин".

Примерно тогда же, в 2007 Госдума принимала экстренное постановление о вмешательстве США во внутренние дела в России. Посредством выпуска доклада о состоянии демократии в мире. Левкин в связи с этим вспомнил "вступительные слова тов. Хрущева на известной встрече с представителями творческой интеллигенции: "Всем холуям западных хозяев – выйти вот!" Это, конечно, позитивно в смысле воссоединения отдельных периодов одной и той же государственности". И предположил, что в целях защиты суверенитета из русского языка будут вытравлены недавние заимствования из иностранных языков. Что и начало происходить в 2022.

И еще к вопросу о нейминге. В 2004 Путин распорядился заменить слово "Волгоград" на каменном парапете у Могилы Неизвестного Солдата словом "Сталинград" - "в преддверии 60-летиия Победы".

Левкин об этом написал: "Путин тут не просто восстанавливает прошлое, но - его достраивает. А ностальгия так себя не ведет, явный перебор. Как собственно, и государственное - не человеческое - внимание к 60-летию Победы. Предположение тут одно, скорее психоаналитического свойства: если старательно пиарится старая победа, значит мучает некое недавнее поражение. Какое? Так ведь история распада СССР никогда не озвучивалась "сверху" как поражение, соответственно - осталась неизжитой на государственном уровне: если, разумеется, там находятся люди из социальной группы, воспринявшей это как поражение. Ельцину, например, такое чувство было совершенно не присуще".

Там же находим весьма четкое описание экономической реальности: "Представим себе: власть находится внутри Бульварного кольца, между Бульварным и Садовым - госмонополии, между Садовым и Третьим транспортным - западный крупный бизнес, между Третьим и МКАД - крупный российский. Ну а за МКАД - средний, мелкий и т.д" (снова Птолемеева система).